Он повернул ключ зажигания. Слышны были только шум ветра и хрюканье свиней, которые, скорей всего, делили старый дом с людьми, потому что никакого хлева рядом Петр не заметил. Он затянул ручник, пошарил по карманам в поисках сигарет, но пачка оказалась пустой. Смяв упаковку, он бросил ее на пол. Но потом поднял и сжал в руке. Интуитивно почувствовал, что лучше не оставлять в этом авто своих следов.
— В багажнике рыбацкий ящик. Возьми его, парень, — прозвучал следующий приказ. — И сумку с закусью.
Наклонившись, чтобы вынуть запас водки и продукты, которых хватило бы на роту солдат, Петр услышал свистящий шепот. Он выглянул из-за багажника. Перед хатой стоял еще один мужчина. Невысокого роста, коренастый и, как оказалось, когда он снял кепку, рано лысеющий. Он вполголоса разговаривал со Степаном, потом взял его под руку. Должно быть, они были друзьями. Петр громко захлопнул багажник, запер его на ключ, после чего направился к дверям.
— А этому тут что нужно? — бросил при виде Петра викарий и состроил мину мученика.
Вглядываясь в привлекательное лицо Степана и идеальные черты молодого незнакомца, он с трудом скрывал ревность.
Петр повернулся, бросил взгляд на авто. Он узнал этого ксендза. Несколько дней назад его выгнали из прихода. Выходит, Степан спрятал его здесь, чтобы избежать линчевания.
— Я подожду в машине, — предложил он, но Степан схватил его за плечо и потянул к себе.
Петр счел этот жест слишком интимным. Он выдернул руку и сдвинул брови.
— Он идет с нами, — объяснил ксендзу Ожеховский и следом добавил: — Будь поприветливей, Сверчок. И помни, гнев вредит красоте.
Оба были при этом в прекрасном расположении духа. Петр же шел как на казнь, сожалея о том, что не взял с собой хотя бы перочинный нож.
— Я знал твоего отца, — сказал ему по дороге Ежи Сверчевский, а его глаза без ресниц сузились до залитых жиром щелок. — Я исповедовал его до того, как он повесился.
— Ключи! — Степан протянул руку. — И хватит ныть.
Петр пожал плечами. Обе руки его были заняты. Запах свежих копченостей кружил голову. У Бондарука засосало под ложечкой. До этого он клялся себе, что не примет от Степана никаких подачек, но теперь уже колебался. Он давно не ел досыта.
Степан подал ксендзу знак, и тот вытащил из кармана куртки Петра ключи от машины. К ним был прицеплен один старый длинный ключ. Им Ожеховский открыл скрипучую дверь. Под ногами Бондарука прошмыгнула крупная крыса. Парень вздрогнул, чуть не споткнувшись о пень с вбитым в него топором.
— Нежный панич, — громко рассмеялся Ежи. — Сразу видно, что городской.
Степан зажег тусклую масляную лампу. Ее света, однако, хватило, чтобы дойти до стола, с которого свисали перевернутые вверх ногами стулья. Петр удивился. Стулья были точно такими же, как в кабинете директора пилорамы. Словно только что с конвейера. По обеим сторонам хаты стояли новенькие кровати. Постель висела в целлофановых коконах, напоминая огромные личинки бабочек.
— Давай в кровать! — приказал ксендзу Степан.
Петр стоял, наблюдая за происходящим.
— А что мы тут делаем? — спросил он и тут же уточнил:
— Что я здесь делаю?
Степан поднял голову. Открыл бутылку и глотнул из горла.
— У нас договор. Выполнишь, пойдешь своей дорогой.
— Свою часть я уже выполнил. Как насчет оплаты?
— Неужели?
Степан положил на стол лист, наполовину заполненный печатным текстом, и позвал ксендза.
— Пиши, Сверчок. Протокол вербовки информатора. Служба безопасности. Хайнувский отдел. Я, нижеподписавшийся, Петр Бондарук, сын Станислава и Алины Бондарук.
Ксендз надел очки, послюнявил химический карандаш и вывел каллиграфическим почерком слова Степана. Когда тот прервался, остановил взгляд на Петре.
— Какой псевдоним написать? Такая симпатичная мордашка! — Он протянул руку, чтобы погладить Бондарука по лицу.
Но Степан оттолкнул ее.
— Не лапать! Сначала работа, потом удовольствия.
Петр сделал два шага назад.
— Я не буду доносить.
Степан откусил кусок колбасы. Сделал знак викарию. Тот снял очки, отодвинул бумаги. Потом взял буханку хлеба и, приложив ее к груди, отрезал по толстому куску для себя и директора. Положил нож. Рукоятка из слоновой кости была увесистая, вручную скрученная шурупами. Лезвие имело форму полумесяца и было прекрасно заточено.
— Нет так нет, — ответил с полным ртом Степан.
Он оторвал ножку от цыпленка и вонзил в нее зубы. Потом развернул газету, внутри которой был сальтисон. Ксендз отрезал себе толстый кусок.
Они молча ели. Петр смотрел на них, как загипнотизированный. Даже не верилось, что они так легко приняли его отказ.
— Так поешь хоть чего-нибудь, прежде чем идти, — спокойно сказал Степан. — Дорога длинная. Темень, еще заблудишься. Не лучше ли остаться до утра? Спать есть где. — Он показал на две кровати.
Петр сел. Ему налили в металлическую кружку, которую Степан достал из рыбацкого ящика. Глотая, Бондарук понял, что это чистый спирт. Горло горело, сразу ударило в голову. Он съел пару кусочков колбасы и закусил хлебом. Еще несколько раз глотнув из кружки, почувствовал, что совсем опьянел. Он слышал, как Степан и Ежи потешаются над тем, что голова у него слабая, но ему было уже все равно. Он провалился в темноту.
Его разбудили смрад и поросячий визг, а потом он почувствовал раздирающую боль в анальном отверстии. Руки его были привязаны к деревянной перегородке, голова утыкалась в навоз. Перепуганные свиньи столпились у стены, отчаянно хрюкая. Глаза, нос и рот были полны дерьма. Парень задыхался от недостатка кислорода. Вдруг кто-то дернул его за волосы. Он поднял голову. Перед ним болтались обвисшие мужские гениталии. Ксендз Ежи ласкал себя, глядя, как Степан выполняет толкательные движения, а Петр был не в состоянии вырваться. Наконец Степан закончил. Петр остался в прежней позиции, так же вися на перегородке, голый ниже пояса. Он не мог даже слова произнести, не говоря уже о том, чтобы бороться.
— Ну, тише, тише. — Ежи погладил его по перемазанному навозом лицу. — Это твой первый раз, красавчик?
У Петра получилось отвернуться. Он хотел сплюнуть, показать мучителям свое отвращение, но в этот момент вдруг почувствовал между ягодицами что-то горячее. Вскрикнул и потерял сознание.
— А теперь попробуй ее отыметь, — пробормотал Степан, застегивая штаны. — Она твоя.
Потом он обнял викария, и они направились в хату. Ежи обмыл любовника от грязи. Они легли в одну кровать. Ежи начал приставать, но Степан выгнал его на соседнюю койку, сказав, что устал.
— Я ревную, — заявил ксендз.
— И правильно делаешь. — Степан натянул на себя одеяло до самого носа. — Такой ляли у меня еще не было. Завтра повторю. И так до тех пор, пока не укрощу строптивца. Кажется, я влюбился.
