— Вымерли или что? — Она высунула голову в окно, высматривая хотя бы одного живого человека сначала на улице, потом в парке и возле кинотеатра «Лесник», преобразованного в супермаркет.
— Завтра воскреснут, — улыбнулась Романовская. — Радуйся спокойствию, тишине, пока не вернешься домой. У вас, наверное, постоянный шум, пробки.
— Да, приехав сюда на несколько дней, можно и поверить, — призналась Саша. — Но по истечении какого-то времени, начинаешь понимать, что эта идиллия ненастоящая. Вроде как все такие милые, симпатичные, вежливые. Да и знают друг друга, но на самом деле эта вежливость обманчива. За ней скрывается негласное взаимное наблюдение и нездоровый интерес к тому, что происходит за стеной. Собственно, все это только отталкивает людей друг от друга. Мне больше по душе открытая анонимность, соседское равнодушие, как говорят социологи. Никаких обязательств, стараний казаться вежливой, если я знаю, что передо мной подлый и неприятный человек. Так удобнее.
— Не веришь в добрососедские отношения?
— Я пыталась допросить почти всех соседей Бондарука, поговорить с этой самой Дуней. Расспрашивала о ее сыне. Никто даже не признался, что знает его ник. Услышав «Квак», все сразу замолкали. О братьях невесты мне удалось узнать только, что это порядочные хлопцы. Хочешь послушать запись?
Не дожидаясь ответа Романовской, она включила диктофон.
«— Вы знали пропавшую?
— Это была порядочная девушка. Очень порядочная.
— А ее братья, отец? Какие у нее были с ними отношения?
— Очень порядочные мужики. И она порядочная. Потому и отношения хорошие были.
— Может, им не нравилось, что Ивона выходит замуж за белоруса? К тому же такая разница в возрасте.
— Этого я не знаю, дорогая пани. Бондарук — тоже порядочный мужик. Работу людям дал. Я сам у него работал, пока силы были.
— Вы же совсем молодой человек. Вам не больше сорока, ведь правда?
— Что вы, тридцать три пока. Я на пенсии по состоянию здоровья. Позвоночник. Тот врач, что писал заключение, не хотел инвалидность признавать, но один из братьев Зубров поговорил с ним, и он признал.
— Порядочный мужик, — вздохнула Саша.
— Ну, я ж говорю, дорогая пани».
Саша нажала кнопку «стоп». Она подняла брови, изображая симулянта с пенсией, полученной при помощи Зубра, пародируя его голос, сказала:
— Знаешь, Крыся. Порядочная ты баба, очень порядочная. — И уже своим голосом: — Таких вот успехов я достигла в виктимологической экспертизе. С остальными приблизительно так же.
Романовская переключила передачу и взглянула на профайлера.
— Не знаю, чего ты ожидала. Мы на востоке страны. Сейчас здесь Польша, но самая ее окраина. Эта граница всегда была предметом спора политиков, но страдали из-за этого здешние люди. Я говорю о местных, скажем, жителях восточных кресов, Полесья. Некоторые называют эти земли Малой Беларусью. Мы всегда были ближе к России, чем к Западу. Историческое влияние этого прослеживается до сих пор. В менталитете, культуре, религиозных обрядах, даже в стиле и еде. В жизни, в общем. За годы разнообразных беспорядков люди научились громко молчать. Они только кажутся открытыми. Вроде как и пригласят тебя домой, накормят, спать уложат. Может, даже выкажут свою сердечность, если почувствуют, что ты добры чалавек. Порядочный то есть. Но даже тогда они не разбегутся изливать тебе душу. Чужие приезжали сюда не без причины. Чтобы отжать границу, например, или из-за ценного строительного материала, которым когда-то была древесина. Почти все пытались забрать у них их землю. Иногда, правда, оставались, женились на здешних женщинах, имели от них детей. В общем, срастались с полещуками, и здесь же были похоронены. На этих кладбищах.
Они выехали из городка и проскочили через несколько маленьких деревушек. Постепенно построек становилось все меньше. Наконец по обеим сторонам дороги по самый горизонт растянулись зеленые луга. Справа симметрию картины нарушало раскидистое дерево, почти совсем без листьев. Саша тут же прилипла к окну. Тосканские кипарисы на его фоне имели бы очень бледный вид, хотя пропиарены они куда лучше, чем поля под Хайнувкой, о которых мало кто в мире слышал.
— Озимые. — Кристина кивнула на нереально сочную траву, растянувшуюся по всей поверхности до самого горизонта. Даже в это время она очаровывала интенсивным цветом надежды. — А деревня, там далеко, видны крыши только нескольких домов, называется Море. Ты уже, наверное, догадываешься почему?
Она многозначительно подмигнула Саше. И снова, наклонившись, протянула руку.
— Там, где стоит то дерево, когда-то была деревня. Она исчезла с лица земли сразу после войны. Перед первой войной там был фольварк братьев Залусских. Деревня тоже так называлась.
— Поэтому в больнице ты спрашивала, нет ли у меня здесь родственников?
— Я не знаю никого из местных, носящих эту фамилию. Никого из ныне живущих. Говорят, что тогда перебили всю деревню. Не исключено, что, если кто-то и выжил, то сменил фамилию хотя бы на Лопата. Такие это были времена.
— Почему сожгли эту деревню?
— Ее сожгли польские солдаты, потому что в ней жили православные. В те времена это идентифицировали с белорусской национальностью. Бурый, их командир, а ныне национальный герой, один из проклятых солдат, ненавидел кацапов. Отступая после неудачного нападения на эшелон Красной армии в Хайнувке, он жег по дороге белорусские деревни одну за другой. Он обвинял всех этих людей в том, что кто-то донес ГБ и армии о планах польских партизан. Там дальше, в лесочке, есть братская могила. В землянке, рядом с деревней Пухалы, найдены кости нескольких десятков человек, возниц, которых сначала заставили транспортировать награбленное, а потом жестоко убили. Они лежали там больше пятидесяти лет! Местные ходили туда молиться. Поп дважды в году освящал их могилы, но никто и словом об этом не обмолвился властям до девяносто пятого года. До сих пор идентифицировано только тринадцать человек. Люди говорили, что у возниц не было документов. Их только несколько лет назад эксгумировали и перенесли на военное кладбище в Вельске. То, на котором мы сейчас будем.
Саша задумалась.
— Вряд ли у меня есть здесь корни, — произнесла она через какое-то время. — Отец был из Гданьска, а мама из-под Люблина, или даже Голембя.
— Ты не поверишь, откуда родом здешние люди. И с западных земель, из Вильнюса, с Украины; довольно много французов, немцев, в основном, еврейского происхождения. Сейчас вся эта кровь перемешалась, и все стали свои.
— Потому что здесь похоронены предки?
— Именно.
— А Бондарук? Кем были его предки? Белорусы? Ведь такой страны не было.
Романовская немного подумала.
— Люди говорят, что его отец был поляком. Ходил в костел, так же как мать Петра, хотя ее бабка была православной. Я не очень хорошо помню подробности, но Сташек был одним из уцелевших в погромах. Он выжил, так же как Дуня Ожеховская и старый Нестерук. Эти точно православные. Я часто видела их в церкви. Насчет остальных не знаю. Сейчас уже непросто в этом разобраться. Фамилии принимались, менялись, переделывались. Многие выбирали меньшее зло, вступали в партию, соглашались на условия, которые им тогда предлагались, чтобы иметь работу, получить государственную квартиру. Просто выжить.
