— Я психотерапевт, — пояснил он. — Лучший в этом регионе.
— О! — выдавила она что-то наподобие респекта. Получилось так себе. Залусская решила пошутить, но только ухудшила дело. — Во сколько вы возвращаетесь в страну? Я уже сыта по горло экскурсиями по другую сторону Буга.
— Может, во второй половине дня, — неопределенно сказал он. — А может, побуду здесь еще какое-то время.
— Что вас сюда привело?
— Я лучший психотерапевт Подлясского воеводства, потому что единственный. Единственный в этом регионе пропагандист психоанализа Лакана. — Он хрипло засмеялся, и Саша тут же пожалела, что села в его машину. Теперь она уже не знала, кто был более неуравновешенным: она или этот пан Фрейд. Особенно, когда он добавил: — Я разработал авторский метод родовой трансгенерационной передачи, проще называемый генограммой. Это что-то вроде генеалогического древа. Он иллюстрирует связи и отношения между родственниками, но концентрируется на представлении о жизни в семье, которое данный человек получил от своих родителей, указывая на предположительные причины его настоящего жизненного статуса. Довольно полезный инструмент в психотерапии. Особенно в моей, авторской версии, показывающей, что история — это психоанализ и наоборот.
— И кого вы уже подвергли данной терапии?
— Прошу меня извинить, но я не могу называть фамилии пациентов, — объяснил он, и тут же, моргнув, а может это просто был тик, добавил: — В основном, это публичные люди.
— Здесь все очень публично, понимаю, — поддакнула Саша, что очень развеселило профессора, поэтому она назвала первую фамилию, которая пришла ей в голову: — Петр Бондарук?
Чубайс сразу стал серьезен.
— Нет. Его партнерша. Она попала ко мне после расставания с мужем.
— Все женщины Бондарука мертвы, кроме одной, — рискнула Саша. — Значит, речь о Дуне Ожеховской?
Она заметила уважение в глазах профессора. Начав говорить, он перешел на шепот. Глаза его выражали сумасшествие в чистом виде, характеризующее гения либо диагностированного психа.
— Мне нужно срочно поговорить с кем-нибудь из полиции. У меня есть информация, которая поможет разгадать загадку преступлений, в которых подозревается директор паркетной фабрики.
— Бондарук пока лишь подозреваемый. Ему не предъявлены обвинения.
— Вы ведете расследование?
— Следствие, — поправила она его. — Уже нет. Я только что закончила свою миссию и могу возвращаться домой.
— В следствии наверняка есть ошибки. У вас не было полных данных.
— Неужели?
— Вы знали, что у Петра Бондарука только один биологический сын? Это Ежи Ожеховский, жених Ивоны Бейнар, на которой вместо него женился Бондарук?
Саша не смогла скрыть удивление. Это представляло совсем в другом свете дело похищения Ивоны, а также давало мотив матери Ожеховского.
— Значит, нет, — констатировал Чубайс. — Вам следовало докопаться до этой информации. Насколько мне известно, она не является секретной.
— Здешние не очень доверяют чужакам.
— Мне это знакомо. — Психотерапевт кивнул. — Поэтому я советовал бы поговорить с паном Петром. Меня он в дом не впустит, но женщины ему всегда нравились. А вы женщина.
— Что вы говорите.
— Но я должен уточнить. Генограмму заказала у меня не пани Ожеховская, а пани Прус. Местный психиатр. Коллега. Я уже много лет считаюсь ее супервайзером.
— Она тоже была связана с директором?
— Совсем наоборот, — парировал он. — У меня есть основания предполагать, что она врала. Я пытаюсь лишить ее права на профессиональную деятельность.
— Почему? — удивилась Саша, едва скрывая удовлетворение от услышанного.
— У нее серьезные нарушения психики. Она сама должна лечиться.
— Что с ней?
— Извините, но это врачебная тайна.
Они подъехали к водонапорной башне. Строительных лесов уже не было, и глазам толпы зевак открылось огромное граффити, изображающее «проклятых солдат». Дорогу местным чиновникам перекрыла группа мужчин с транспарантами «Польша для поляков».
* * *
Марианна Мацкевич сняла кастрюлю с плиты, пока суп не закипел. Она выглянула в коридор и с укоризной посмотрела на разбросанные по полу вещи. Посередине возвышалась гора обуви, совершенно новых костюмов и пальто, а также книги, диски с музыкой и фильмами. В коробках у стены стоял так и не распакованный за многие годы старый фарфор, статуэтки и ценная во времена ПНР коллекция чешского богемского стекла.
Петр Бондарук в тапках, пижамных брюках и видавшей виды толстовке стоял на стремянке и подбрасывал в кучу очередные предметы. Час назад он заявил Марианне, чтобы она выбрала себе что-нибудь из его имущества, потому что уже сегодня вечером все это окажется в мусорном баке, поскольку он не желает, чтобы в случае его смерти кто-нибудь из его наследников пользовался его вещами, хоть бы и алюминиевой ложкой. Помощница уже много лет спокойно переносила его мании и депрессии, поэтому сейчас только кивнула, дав понять, что приказ принят к исполнению. Но поскольку хозяин требовал вербального подтверждения, заверила, что заберет все, а то, что ей самой не пригодится, раздаст родственникам и знакомым. В случае чего, городской хоспис с удовольствием заберет мужскую одежду и обувь.
— Ни одна из этих вещей не пропадет, — уточнила она гробовым голосом.
Петр глотнул травяного чая из стакана, который она ему подала, а потом закурил очередную сигарету, предварительно отломив от нее фильтр. Шарлотка на блюдце так и осталась нетронутой. С момента возвращения из участка он совсем ничего не ел, но, несмотря на это, Марианна в установленные часы накрывала на стол. Потом она уносила еду и уже даже не решалась комментировать, до чего может довести голодовка человека его возраста. Он бы все равно не послушал.
Помощница как раз наливала в супницу горячий суп, когда раздался звонок в дверь. Согласно приказу хозяина она не должна была впускать никого, кроме полицейского, который бывал в доме пана директора как минимум трижды в день. Честно говоря, она не очень понимала, зачем он приходит, потому что он держался как у себя дома, а не как сотрудник, пришедший с визитом к подозреваемому. Было непонятно — то ли он охраняет Бондарука, то ли беспокоится о том, чтобы тот не свел счеты с жизнью. Она не имела привычки подслушивать, но в данном случае и не приходилось. Дверь кабинета хозяина всегда была открыта настежь, но Франковский и Бондарук почти совсем не разговаривали. Ей это казалось, как минимум, странным.
Пан Петр не разговаривал практически ни с кем. Ей мог иногда буркнуть буквально несколько слов. Полицейский даже не притворялся, что рассчитывает на общение. Каждый раз, придя, он тут же садился за столом на кухне и ел все, что перед ним ставила Марианна, а это были самые лучшие деликатесы. Поэтому она отчасти даже радовалась визитам Джа-Джи, потому что не могла переносить, когда пропадает хорошая еда.
