— Это все равно произойдет. У тебя осталось совсем не много времени.
Он опустил голову. Дуня была права.
— Все могло быть по-другому.
— Как есть, так есть. — Она встала. — Это все, из-за чего ты вызывал меня? Из-за этой кучи макулатуры? Кого это сейчас интересует?
Он кивнул, совершенно разбитый.
— Это моя жизнь. Наша. Твоего сына. И следующих поколений. Они имеют право знать правду.
— Правду?! — воскликнула она и вдруг раскудахталась: — Чью? Твою или политиканов? Я думала, ты хочешь показать завещание. Что ты внес его туда, и хотя бы после смерти твой сын будет признан.
— А ты уже меня похоронила, — бросил он раздраженно.
— Я себя похоронила. Давным-давно. Я не боюсь и тебе советую: приди к Богу. Никто не знает точной даты. Тебе уже не двадцать лет.
— Значит, тебе не нужны сокровища, — горько усмехнулся Петр и, несмотря на ее протесты, открыл крышку чемодана и взял первую папку, подписанную «Галонзка». Под ней было еще много таких. — Это же бешеные деньги.
— Добытые нечестным путем и перепачканные человеческой кровью.
— Как любые большие деньги.
— Ни я, ни мой сын не будем заниматься шантажом. Меня удивляет, что ты держишь эти бумаги дома, и я не думаю, что они могут заинтересовать полицию или кого-либо еще. Лучше скажи правду. Покажи мне могилу Степана. Признайся. Может, тогда тебе полегчает.
Он смотрел на нее, как будто она отправляла его в санаторий на Марс.
— Почему бы тебе самой это не сделать? — усмехнулся он.
— Для меня это уже не имеет никакого значения.
— Значит, я должен взять это на себя?
Петр застыл в ожидании. Дуня больше не произнесла ни слова. Он закрыл чемодан, сунул его обратно под стул. Она видела на его лице разочарование. Он хотел, чтобы она освободила его, оправдала, сняла с его плеч хотя бы часть вины. Но он знал, что это мечтания отрубленной головы. Он жил с этим столько лет. Не мог сам себя простить, и никто не сможет отпустить ему грехи. Чего он, собственно, ожидал? Нет, Дуня не собиралась ничего делать. Она и так пожертвовала многим. Знала и молчала. Но если бы он решился сказать правду, возможно, она помогла бы ему. Петр не сомневался в этом, но почему-то у него не было сил признаться самому себе. В этой секретной шкатулке была еще одна тайна, которую он — даже ей, женщине своей жизни, — не мог открыть. Ни один из них в течение долгих лет не сказал ни слова на эту тему. Потому что ни он, ни она не знали, как отреагирует другой. И что будет после того, когда правда будет произнесена вслух.
— Ирма… — начала Дуня. — Она жива.
Петр поднял голову и покачал ею, словно не веря в то, что слышит.
— Ты не должен винить себя за это, — быстро сказала она.
Ему стало легче, глаза заслезились, и Дуня не смогла закончить, так как они оба заплакали.
— Мы с Колей помогли ее спасти.
Он подошел и, несмотря на сопротивление, обнял ее. Она стояла прямо, напряженно сжав губы. Выдержала его объятия совсем недолго, поспешив освободиться из них.
— Она сменила фамилию. Живет здесь. Знаю, что у нее все хорошо.
Он умоляюще взглянул на нее.
— Я не скажу ее фамилию, — покачала головой Дуня. — Тебе не надо это знать. Но не обвиняй себя. Мы спасли ее. Поэтому делай с этим, что хочешь. Ни к чему вытаскивать скелеты из шкафа. Никому не нужно это прошлое. И никого, кроме тебя, оно не догонит.
Он сел, закрыл лицо ладонями. Когда снова взглянул на нее, Дуня увидела его робкую улыбку.
— А что бы ты сделала? Если бы была на моем месте.
Дуня пожала плечами. Разгладила юбку. Завязала потуже платок под подбородком. Он видел седые волосы, вылезшие из-под цветастого шелка. Они были жирные, тонкие. Всего несколько прядей. Дежавю. Он вспомнил, как когда-то она снимала косынку, заплетала волосы в толстую косу и прикалывала ее вокруг головы.
— Сейчас все чаще берутся за такие дела, расследуют. — Она потерла покрасневшие глаза, подернутые сеткой мелких морщин. Ее восковая кожа была тонкой, как пергамент. Когда-то белоснежная. — Молодые поймут. Потребность национальной принадлежности растет. Почитай прессу, послушай, что говорят по телевизору. Молодежь выходит на улицу. С транспарантами. У нас такой возможности не было. Сейчас совсем другое время.
— Ты даже не представляешь себе, как сильно ошибаешься. — Он резко рассмеялся. — И кто мне поверит? Кто поверит Очкарику, женоубийце и спекулянту?
— Поговори с ним, — слишком страстно отреагировала она. — Ведь ты знаешь, кто тебе это сделал. Знаком с ним. У тебя же на него вагон всяких бумаг!
— Мой офицер — это мелочи. Проблема в «красных», которые сейчас правят здесь. Когда они поймут, что у меня их документы, вот тогда и начнется. Я открою ящик Пандоры. Они бросятся на меня, а я потяну за собой тебя, Миколая. Я знаю, как это закончится. — Он замолчал.
Они оба понимали, что он хотел сказать.
— Значит, уничтожь это как можно скорей, — упиралась Дуня. — Для своего же добра. Рассчитаешься, с кем сможешь, а остальные забудут. Люди быстро забывают.
— Здешние нет.
— Белорусы помнят тихо. — Она встала и заставила себя еще раз подойти к нему. Потом похлопала его по спине, как собаку. — Оставайся с Богом, Петя.
* * *
Романовская взяла стопку бумаг, озаглавленных как профиль неизвестного преступника, которую дала ей Саша, и с удивлением обнаружила, что заполнены текстом только первые страницы. Остальные листы были пустыми. Она пролистала их еще раз, поднесла к свету и бросила на стол. Тогда на обороте третьей страницы она увидела едва заметную надпись: «ВНА 3456», сделанную карандашом. Несмотря на то что через несколько минут должно было начаться совещание с Мейером, готовящим для них специальное заключение, которое они собирались приобщить к делу, она сразу набрала номер Залусской.
— В шарады играешь? — прошипела она. — Номера машины Бондарука, это какая-то шутка?
— Только так я могла заставить тебя поговорить со мной, — спокойно произнесла Саша.
Романовская услышала из трубки крики протестующих и полицейские сирены. Она размышляла, как вести этот разговор. В принципе, для нее это был шанс выйти из положения, сохранив лицо. Профайлер сама постаралась, чтобы ее отстранили, а уголовное преследование было практически у нее в кармане. Достаточно, что они поднимут собранные на нее документы: об оружии, хищении вещдоков с места происшествия, подозрительном появлении первой в местах преступлений. Не говоря уже о вождении без документов. После того как Романовская сообщит об этом ее неформальному начальству, что она тут навытворяла, Залусская никогда не сможет вернуться в полицию. Ей не доверят даже должность охранника в супермаркете, заодно придется окончательно забыть о частных профайлерских заказах. Такие вести моментально распространяются, и полностью опровергнуть их не получится. Может, какое-нибудь провинциальное детективное бюро решится взять ее на работу. Но только такое, которое дает работу уволенным из органов за финансовые махинации, коррупцию или хождения налево в преступный мир. Однако Романовская была уверена, что Залусскую подобное не устроит. Таким образом, ей ничего не останется, как только уехать из страны. Опозоренная профайлерша сбежит из Польши поджав хвост, займется научными исследованиями и никогда и никому уже не пискнет ни слова. Именно так все было с делом Поляка. Она сбежала и молчала, а дело благополучно замяли.
