— Комендант постарался, чтобы дело не раскрыли?
— Все проще. — Нестерук покачал головой. — Девушку никто не искал, а тело так и не обнаружилось.
— А Мариола? Она вроде бы тоже работала у Бондарука.
— Ничем не могу помочь. — Он на секунду замолчал. Теперь уже не был так спокоен. Видно было, что исчезновение дочери до сих пор вызывало в нем бурю эмоций. — Когда я узнал, что у Петра и Мариолки роман, взбесился. Не мог этого вынести. А потом она исчезла. Как и те. Это было настоящее горе. Из-за грехов друга я потерял собственную дочь. Зачем я спас его тогда? Поэтому мы и не разговаривали.
— Почему вы не сказали об этом на допросе? Я помню, потому что лично записывала показания.
Нестерук пожал плечами.
— А кто его знает? Боялся, — ответил он. — Здесь, знаете ли, еще в пятидесятых все подряд регулярно получали пинки за происхождение. Такое уж это место.
— Страх был сильнее желания найти дочь?
— Сначала я не верил, что ее нет в живых. Просил, чтобы Петр поговорил со Смутным. Я предлагал деньги, клялся, что мы будем молчать. Петр обещал помочь. Но следы дочери со временем все сильнее затирались.
Они помолчали. Миколай отошел от мясорубки, помыл руки в ведре и поставил чайник. Потом вернулся к столу, за которым ждала Романовская, и сел, тяжело сопя.
— Потому я понимал Смутного, который взбесился, узнав, что Бондарук берет себе его дочь и к тому же пообещал ее матери денег. Я все понимал, но молчал. Думаю, что это он перехватил Ивону тогда в лесу. Но полной уверенности нет.
— Как погиб Петр?
— Когда Смутный вошел в мой дом ночью, я подумал, что мне уготована та же судьба, что Бондаруку. Давид вынул пистолет и сказал идти в помещение бойни. Я приготовил парализатор, включил свет. Это очень быстрая, гуманная смерть. А потом вернулся со связанным Бондаруком. Петька просил, чтобы я это сделал. Не хотел погибать от рук Смутного. Сначала я отказался, потому что не мог этого сделать. — Старик склонил голову. — Я не хотел иметь на совести человеческую жизнь. А уж тем более его.
— Вы не сопротивлялись? Не боролись?
— Я белорус, — заявил Нестерук. — Мы страдаем безмолвно. Я смотрел на все это и думал, что буду следующим, — подчеркнул он. — Я пережил немцев, русских, налеты Бурого, польские банды. Это было то же самое. Такая же казнь, как в войну и послевоенные годы. Давид приказал выбрать пилу, я взял «Хамет». Потом он забрал голову Петра и уехал. А я уже во второй раз выжил благодаря поляку. Теперь Петр принес себя в жертву. Под Пухалами его отец отвлек солдат Раиса, когда вырезал на дереве крест. Я воспользовался моментом и скрылся. Потому мы с Бондаруком были очень близки, и я всегда защищал его. Его отец был предателем, по его вине погибли сотни людей, а меня он спас. Петр не обидел никого, кроме тех, кто заслужил. Это правда, хотя те двое были белорусами.
Романовская кивнула. Ей не надо было спрашивать, о ком идет речь. Они давно знали, что это Сверчок и Степан.
— Что случилось с телом Петра?
— Я закопал его Под плакучей ивой. Там, под тем крестом, который много лет ремонтировал. Это вы, наверное, тоже знаете.
— В одиночку?
Он подтвердил.
— Зачем вы лжете?
— Больше никто не принимал в этом участия, — поспешил заверить Нестерук.
— Вы в курсе, что Смутный не подтверждает вашу версию. Он отрицает практически все.
— Я вполне это понимаю. Это единственная линия защиты, которая у него осталась.
— Зачем ему оставлять в живых свидетеля? Почему он не избавился от вас?
— Был уверен, что я не выдам его. Считал меня союзником. Я молчал, когда пропали Степан, Лариса и даже моя Мариола. И сейчас буду сидеть тихо. Так он думал. Наверняка.
— Где трупы женщин?
— Где-то в пуще. Я их не закапывал.
— Вы уверены, что они мертвы?
— Как и в том, что все мы когда-нибудь умрем.
— Вам придется повторить все это прокурору.
Романовская повернулась, вызвала помощника. Миколай не протестовал, когда ему надевали наручники и выводили из здания.
— Стойте! — Из помещения с табличкой «Посторонним вход запрещен» выбежала немолодая уже женщина. Она была в теле, одета в немодное платье с баской, как из девяностых годов, которое старило ее еще больше. — Отец обманывает.
Кристина дала знак подчиненным, чтобы они подождали.
— Он берет вину на себя, чтобы меня защитить.
— Мариолка! — воскликнул Нестерук. — Иди в свою комнату!
— Я не могу больше жить как крыса, папа, — очень спокойно ответила женщина. — У меня больше нет сил скрываться. Мое имя Мариола Нестерук. С две тысячи четвертого года я нахожусь в базе пропавших без вести. Раз Петра нет в живых, мне больше не нужно бояться, что кто-то увидит меня, как я крадусь на цыпочках, чтобы увидеться с сыном. Жизнь на задворках бойни намного хуже тюрьмы. Спасибо, папа. Ты пытался помочь.
Кристина вытащила старую, не очень хорошего качества, фотографию.
— Узнаете? Это дочь Степана. Она пропала в возрасте семнадцати лет. Вам что-то об этом известно?
Мариола посмотрела на фото и уверенно кивнула.
— Сейчас она выглядит значительно лучше.
Кристина позвала коллегу. Он подал ей снимок из пластиковой папки, выполненный методом возрастной прогрессии, который они получили около часа назад из Центральной криминалистической лаборатории. Женщина на фото ничем не напоминала Сашу Залусскую. Однако, обладая определенной долей фантазии, можно было заметить сходство с Магдаленой Прус, замдиректора «Тишины».
— Это она?
— Видимо, эксперт не принял во внимание, что за это время будет открыт эликсир молодости, — иронично заметила Мариола и добавила: — Но то, что отец говорил о Смутном, абсолютная правда. Он ездил на «очкарике». Проверьте, за что у него отобрали права. И на какой машине он тогда был.
Давид, 2014 год
Петр въехал в гараж и поднялся на лифте в квартиру. Скоро начнет светать, убедился он, но не стал включать свет. За окном, на своем ровно подстриженном газоне, он увидел собаку. Старый амстафф, словно щенок, гонялся за резиновым мячом. Вскоре к окну подошел Анатоль Пирес. Прижался лицом к стеклу и заглянул внутрь комнаты. Петр рефлекторно шагнул назад в коридор. В этот момент зазвонил его телефон. Он ответил не сразу. Сначала подошел к бару и налил себе водки.
— Открывай, — прозвучало из трубки. — Гости идут.
Петр достал из серванта семь простых стаканов. Поставил их на поднос и выбрал бутылку. Подойдя к двери, кроме Пиреса и его поседевшей собаки, он увидел только Давида, отца Ивоны. Смутный широко улыбнулся и первым перешагнул порог.
— А остальные? — спросил удивленный Петр.
