— Оставь его, — попросила Катажина.
Однако Миколай не собирался прекращать.
— Хороший парень этот лях, — усмехнулся Миколай. Глаза его метали молнии во все стороны, словно Катажина тоже была виновата. — Я сейчас отымею этого полячка.
Он раз за разом бил хлыстом, то и дело выкрикивая проклятья. Не перестал даже, когда племянница, пытаясь остановить Миколая, схватила его за руку и чуть не получила по спине наконечником толстой плети. Удар приняла на себя Катажина, закрывшая дочь собой в последнюю секунду. После чего согнулась от боли. Это был уже перебор.
— Бог его накажет, — сказала она малышке и спрятала покалеченную ладонь в карман, чтобы девочка не заметила крови. Несмотря на мороз, боль усиливалась.
Катажина отошла подальше. Дуня тихонько хныкала. От ужаса у нее не было сил громко заплакать. У Ольги началась истерика. Катажине пришлось оттащить обеих в безопасное место. Выходя из сарая, она все еще слышала свист хлыста.
Шла она на негнущихся ногах, измученная и расстроенная. Дитя в животе опять начало толкаться. Катажина надеялась, что Миколай не причинит насильнику серьезного вреда, а лишь ославит его перед всей деревней. Сташеку придется собрать манатки и уехать из Залешан. Люди не простят «своему» такого оскорбления. Катажине было все равно. Она с трудом взгромоздилась на козлы и погнала коня. Ее больше заботили собственные нешуточные проблемы. У них здесь война не закончилась. Она не знала, суждено ли ей еще увидеть мужа. Неизвестно, переживут ли они ближайшую ночь. В голове у нее звучали лишь два слова: «Бурый идет».
* * *
Караульный услышал треск в глубине леса. Он перезарядил винтовку и напряг зрение. Между деревьями промелькнула тень, а через мгновение дорогу перебежал испуганный заяц. Вокруг царила ночная тишина, но солдат был уверен, что за ними кто-то наблюдает. Он дважды свистнул, изображая крик птицы. Из шалаша высунулся один из командиров, для маскировки одетый в фуфайку, конфискованную у белорусского крестьянина. На голове ушанка. Только властный взгляд и поношенные офицерские ботинки выдавали настоящий статус Ромуальда Раиса, более известного как Бурый. Командир даже отпустил белорусские усы, чтобы смешаться с толпой жителей приграничных деревень.
— Кто-то крадется, — сказал караульный и слегка поднял подбородок. — Где-то там.
Бурый дал знак людям. Подошли трое солдат в польских мундирах. Поверх черных погон у них были нашиты белые треугольники с надписью «Смерть врагам отчизны». На груди они носили горжеты с черепом и костями и образок Богоматери. Командир подал им ручной пулемет и несколько гранат.
— Снять его.
Солдаты разошлись. Издали доносилось уханье совы.
Бурый вернулся в заброшенную лесную сторожку. У импровизированного стола, наскоро сбитого из замшелых досок, окружив Зигмунта Шенделяжа, прозванного Лупашкой, стояли командиры остальных бригад: Владислав Лукасюк (Молот), Марьян Плучинский (Мстислав) и Казимир Хмелевский (Акула), непосредственный заместитель Раиса. Перед ними лежали нарисованная вручную карта, компас и немецкий фонарик. Лупашка держал циркуль и отмерял километры вдоль железной дороги. Красная точка, напоминающая каплю крови, отмечала близлежащий городок, Хайнувку, из которой завтра отбывало в СССР последнее подразделение красноармейцев. Вместе с личным составом отсылалось приличное количество военной техники, боеприпасов и продовольствия. Партизаны собирались показательно напасть на поезд и ограбить его. Солдат убить. Предателей родины повесить. Предполагался кровавый бой, поскольку атака должна была стать демонстрацией силы антикоммунистического подполья, для которого война еще не окончилась. Стрелкового оружия и противотанковых пушек у них имелось достаточно. Помогающие им немногочисленные поляки из белорусских деревень держали все это у себя в сараях и хлевах. По первому же требованию они должны были выдать горячие запасы солдатам. Партизаны предполагали, что накануне отъезда советские воины на радостях выпьют лишнего и крепко заснут. Нападение было запланировано на раннее утро, до рассвета. Информаторы меньше часа назад донесли, что город сотрясается от победных залпов.
— В округе не найти ни одной свободной курвы, — рапортовали из Хайнувки.
— У нас под боком — шпион, — прошипел Бурый.
Лупашка не стал отвлекаться от подсчетов. Закончив, он записал на полях «двадцать семь километров» — слишком большое расстояние для того, чтобы в случае фиаско вернуться пешком. Потом бросил:
— Он мне нужен живым. Даже если это кацап.
Бурый стоял на месте и не говорил ни слова. Всем было известно, как сильно он ненавидит белорусов. В Занях, деревне неподалеку, в начале войны стоял военный госпиталь, в который попал младший брат Раиса. Семнадцатого сентября 1939 года белорусские националисты интернациональной советской армии перебили всех находящихся там польских солдат.
Места, где они сейчас воевали, считались неблагоприятными для польского партизанского движения. Рабочие из Хайнувки и близлежащих поселков и деревень были едины в своем враждебном отношении к идее независимой Польши. Сразу же после освобождения они влились в ряды борцов за усиление народной власти. Они объясняли это тем, что поднимают из развалин промышленность городка. Заявляли, что им нужны хлеб и работа, а не бесконечная война.
Местные крестьяне официально в политике не участвовали, зато обеспечивали коммунистов древесиной и продовольствием. Информация о многочисленных поставках еще больше разжигала ненависть Бурого. Когда в нескольких домах появились польские партизаны, крестьяне не только отказались делиться едой и одеждой, но еще и выдали службе госбезопасности и милиции партизанские укрытия. Бурый едва успел увести своих. Приходилось сидеть в землянках месяцами. Голодные и злые, они не хотели умирать как собаки, предпочитая погибнуть в честном бою. Бурый отправил на разведку несколько продовольственных отрядов. Два из них принесли мизерную добычу и новости: «Нас называют бандой. Открыто демонстрируют враждебность. Крестьянские дети плюют нам на ботинки. Третий патруль и вовсе не вернулся. Живущие неподалеку поляки донесли, что на солдат Бурого напали три мужика, сотрудничающие с коммунистами. Закололи вилами, оружие отобрали. Поляки уже не раз предупреждали, что следует держаться подальше от агрессивных кацапов, с которыми им приходится жить по соседству».
На многих белорусских подворьях, в стогах сена или под хворостом, припрятаны боеприпасы, сообщали местные поляки. Здесь, в деревнях, есть немало бывших деятелей компартии Западной Беларуси. Они хранят, среди прочего, партийные документы, доносят на поляков в госбезопасность.
Поляки утверждали, что боятся белорусов. Просили помочь. Говорили, что у себя в стране постоянно подвергаются опасности. Бурый обещал отомстить обидчикам. Скоро все изменится, уверял он.
— Они вооружены, раз мои патрули не всегда возвращаются, — уверял Лупашку Бурый. Но у командира было полно дел поважнее, чем сведение счетов с местным населением. Он лишь приказал Раису соблюдать большую осторожность и добавил, что до сих пор так и не удалось никого поймать за руку. Бурому не требовались доказательства. Ему было достаточно слов поляков, так как он считал, что соплеменникам незачем обманывать своих солдат.
