— Трусишь?
— Ничего подобного, — быстро возразила она, но оба они знали, что для нее важно не потерять свое кресло. — Я бы предпочла, чтобы вы этим занялись. Так будет надежнее. Сам понимаешь.
Кристина взяла лежащее на столе изображение девушки, потом подошла к окну. Она говорила, одновременно дергая оконную раму.
— Я считаю, что надо отправить это на повторную экспертизу, — заявила. — В Варшаве сказали, что очередь на анализ около трех лет. Может, у тебя есть возможность как-то ускорить? Появились новые обстоятельства. Все это выглядит намного серьезнее.
Доман встал.
— Я расскажу ему сказку о Синей Бороде. — Он погасил сигарету и легко открыл окно. — Покажи этот череп.
За окном болтался пустой разорванный пакет. В нижней его части была прогрызена дыра. Мох, листья и покусанные фрагменты костей на тротуаре под окном представляли собой грустную картину. Земля вокруг раскопана, а в засохшей луже отпечатались следы собачьих лап. Голый, без остатков плоти череп, похоже, не интересовал пожирателей падали, поскольку валялся в кустах на расстоянии нескольких метров, таращась пустыми глазницами.
* * *
Овдовев, Евгения Ручка опять начала следить за собой. На протяжении долгих лет ее жизнь вращалась исключительно вокруг болезни супруга. Постоянный уход, вызов врачей, ночные бдения. Она варила ему бульоны, которые он выплевывал на подушку, кормила манной кашей, как когда-то годовалую дочку. Иногда ему становилось лучше, и он съедал все до последней крошки, не забывая при этом называть жену такими словами, в знании которых выпускника консерватории и директора музыкальной студии никто не подозревал. Наконец, Казик перестал узнавать ее. Нарекал именами героев сериалов, которые он смотрел целыми днями, путая фабулу с реальностью. Обвинял в изменах, убийствах, кражах его вещей. Звонил в полицию и секс по телефону. Геня узнавала об этом, лишь получая телефонные счета. Полицейские спокойно относились к тому, что профессор, так как никто не называл его иначе, занимает линию, а потом только по-дурацки улыбались, встретив ее на улице.
Она понимала, что его вурдалацкое поведение — следствие невыносимых болей, не оставлявших Казимира практически на протяжении всех лет его борьбы с раком. Но бывали моменты, когда она, теряя силы, желала ему скорой смерти. Геня умоляла Бога прибрать одновременно их обоих, потому что больше она не выдержит. И вот, пару лет тому назад, когда на зимние каникулы приехала их единственная дочь Юстина, просьбы Гени были услышаны. Казимир выгнал жену из комнаты. Милостиво, словно рабыню Изауру из известного сериала, поприветствовал дочь. Потом поел вареников, измельченных в блендере, и этой же ночью, во сне, испустил дух. Евгения корила себя за то, что он переел, потом была слишком занята общением с дочерью и не прибегала на каждый его зов. Конечно, она чувствовала грусть и пустоту, но прежде всего — облегчение. Геня исповедовалась об этом священнику перед похоронами. Ксендз не стал журить ее. Он лишь спросил, давно ли она вспоминала о себе. Евгения задумалась, прежде чем ответить. На самом деле, последний раз это было еще до рождения Юстины.
С тех пор как она стала матерью, произошла переоценка ценностей, и ее приоритеты выглядели так: дочь, муж и больше ничего, потому что забота о семье занимала все ее время. Так получалось, что в редкие свободные часы она заботилась о чужих детях. Тех, что приходили на музыкальные занятия в студию, на частные уроки в их доме. Для которых она организовала любительский кукольный театр и кружок игры на аккордеоне — очень популярном в этих краях инструменте. Геня вела также занятия сольфеджио, готовила концерты для школьников. Ее выпускники легко находили работу концертмейстеров в местных ансамблях и народных хорах, неплохо при этом зарабатывали, поэтому часто потом навещали ее с букетами и коробками конфет, желая отблагодарить. Аккордеон считался инструментом попроще, чем фортепиано или скрипка. Выпускники ее курса вполне прилично играли уже через полгода обучения. Некогда Геня десятками выпускала учеников в свободное плавание. Но во время разговора с ксендзом вместо гордости она чувствовала исключительно обиду. Наконец до нее дошло, что, несмотря на ее жертвы во имя других, о ней самой никто никогда не заботился. Она поняла, что «ее время» было лишь дымком от папиросы в ванной, которую она позволяла себе пару раз в день, разумеется, втайне от мужа, ярого противника курения.
Сразу же после похорон она пошла в магазин и купила себе два блока красного «Мальборо» в мягкой упаковке. По дороге домой она выкурила несколько штук прямо на улице, не стесняясь того, что ее может увидеть кто-то из учеников — бывших или настоящих, так как студия по-прежнему работала, и у Гени было несколько талантливых учеников по классу аккордеона. Уроки фортепиано давали две учительницы, нанятые городскими властями. Коллеги относились к Гене с заслуженным уважением, но в то же время следили, чтобы она не ущемляла их в правах.
Евгения была в городе известной личностью. Ее имя фигурировало в списке почетных жителей Хайнувки несмотря на то, что она родилась и воспитывалась не здесь. Ее биография была опубликована в специальном издании истории города. Геня родилась в Вильнюсе, в древнем роду Якубовских. Когда началась война, родители вместе с Геней бежали в маленький городок на краю Беловежской Пущи, в котором жил друг детства отца. Томаш Бергер обещал помочь им переправиться во Францию, так как его многочисленные родственники жили под Парижем. Геня была так рада, что увидит Эйфелеву башню — она всегда мечтала о дальних путешествиях, — но все сложилось иначе. Она тяжело заболела. Лечил ее известный в этих местах доктор Тадеуш Раковецкий. Врач, архитектор, изобретатель и ценитель искусства. Он до сих пор остается в городе культовой личностью. Доктор прибыл в городок из-под Варшавы. Его багаж составляли почти два десятка сундуков, полных книг, которых хватило, чтобы после его смерти основать городскую общественную библиотеку. По его инициативе в Хайнувке открылась первая больница. Раньше врачи ездили к пациентам на специальной дрезине, а менее значительные медицинские дела решали два фельдшера и медсестра.
Якубовские пережили войну в небольшом доме на четыре семьи. После освобождения Красной армией пришло сообщение о том, что отъезд во Францию не состоится. Бергеру не удалось даже пересечь границу. Его убили под Варшавой по обвинению в сотрудничестве с оккупантами. Родители Гени решили, что Господь дает им знак, чтобы они остались в Хайнувке.
Геня закончила белостокскую музыкальную школу и консерваторию в Варшаве, где и познакомилась с Казиком Ручкой, посредственным скрипачом. Ей пророчили головокружительную карьеру, но она не была амбициозна. Пара несколько лет играла вместе в оркестре, потом были свадьба и попытки завести ребенка. Когда Геня забеременела, Казик решил, что им следует переехать в Хайнувку. В маленьком городке жизнь обещала быть более спокойной, к тому же намного проще получить жилье, чем в разрушенной войной столице. Юстина родилась слабенькой, болезненной, с анемией. Врачи разводили руками.
Соседка посоветовала обратиться к ее знакомой шептунье. Бабка заговорила болезнь дистанционно и передала с гонцом очень горькие травы, мак, сухой хлеб со следами плесени на корке и килограмм слипшегося сахара. Геня поила младенца травами, подслащенными этим сахаром. Маком по периметру посыпала коляску. Хлеб покрошила за иконой, которую специально для этой цели купила на здешнем базаре. Сахар она разбила молотком и поделила на сорок маленьких кусочков. Над каждым из них следовало читать молитву за здравие дочери. Через две недели дитя выздоровело, а Геня никогда больше не сказала ни одного плохого слова на тему местных забобонов. Наоборот, она даже публично заявляла о том, что вера в исцеление в сочетании с народной медициной творят чудеса. Казимир, разумеется, ничего не знал. Он не хотел и слышать о поездках к знахарке. В городе о ее силе ходили самые противоречивые слухи. Ее, например, обвиняли в наведении порчи на местного католического священника, разбившегося об импортный унитаз, который жители деревни специально выставили на дороге, следуя совету шептуньи. Инцидент расследовала полиция. Геня не верила в злые намерения Дуни Ожеховской. Наоборот, в течение многих лет она ездила к ней с мелкими болячками и рекомендовала ее родственникам своих учеников.
