Для сравнения, в 1939 году в Хайнувке числилось около восемнадцати тысяч жителей. Жилых квартир и домов — наполовину меньше. Сегодня же несмотря на то, что официально численность населения составляет двадцать семь тысяч, все знают, что реально в городе живет меньше половины. В основном это старики, дети и внуки которых разъехались по миру. Это город пожилых людей, с ностальгией вспоминающих времена Польской Народной Республики, когда Хайнувка была — как и они сами — в расцвете сил, а расположения ее жителей добивались социалистические политические партии, бизнесмены и представители культуры. Власти старались угодить гражданам, поддерживая немодные, согласно рейтингам по стране, политические партии. У кандидатов консерваторов или либералов тут нет никаких шансов. Со времен войны здесь жил электорат разнообразных посткоммунистических и крестьянских объединений. По-прежнему существовала могила неизвестного солдата Красной армии, а большинство названий улиц не меняли с шестидесятых годов прошлого столетия. Все это немногочисленные представители оппозиции ставили на вид городским властям в общепольских СМИ. Это место не без повода называли Красной Хайнувкой.
Не далее как год назад фасады домов, в которых жила Геня, раскрасили бешеными оттенками розового, голубого и салатового. Проект реставрации выполнил известный хайнувский художник — Ришард Врублевский. В благодарность он получил от города огромный сарай, принадлежащий некогда Хайнувской государственной пилораме, для устройства мастерской. Власти не могли подарить ему помещение, поэтому он купил его за символическую сумму. Иногда Врублевский устраивал в мастерской выставки, но Геня наведалась туда всего один раз. Скульптуры, посвященные жертвам войны, слишком напоминали ей пережитые несчастья.
Помимо того, скульптор был белорусским активистом. Громко протестовал против открытия мемориальной доски хайнувским солдатам, служащим в батальоне Зигмунта Шенделяжа, псевдоним Лупашка. Два дня спустя по городу прокатилась весть о том, что фотография и точный адрес Врублевского находятся на сайте польской фракции «Кровь и Честь». Националисты указали на него, как на человека, которого следует привести в чувство. Той же ночью к сараю скульптора была вызвана полиция по поводу несостоявшегося взлома. Тогда впервые в городок прибыла группа ЦБР, но дело не дошло до прокуратуры или суда. Зато за финансовые махинации и взяточничество был задержан директор белорусского лицея. Он якобы финансировал из общественного бюджета спортивный клуб, в котором волейбольными лидерами были его сыновья. Причем именно они получали самые высокие гонорары, хотя играли слабее всех в команде. Белорусские активисты моментально подхватили идею использовать арест директора в качестве повода для акции протеста. Кроме того, они пожаловались в Министерство внутренних дел, что их ущемляют.
Геня сидела в окне своего розового дома и смотрела на улицу.
Квартиру в пятьдесят квадратных метров, которая после смерти мужа стала для нее слишком большой, она поделила на две половины. Поскольку Геня отсутствовала по нескольку месяцев в году, вторая половина сдавалась. Длинный коридор обеспечивал приватность и ей, и жильцу, даже если она была дома. Евгения предпочитала жильцов-мужчин, и «воспитала» уже троих квартиросъемщиков. Благодаря ее помощи — разговорам, мотивации и часто финансовой поддержке — каждый из них со временем вставал на ноги и начинал новую жизнь. Но весь последний год дополнительная комната пустовала. Сейчас люди не съезжались в Хайнувку на заработки. Работы не хватало даже для местных. Поэтому Геня удивилась, когда появился этот молодой, по ее мнению, тридцатишестилетний человек, протеже врача из «Тишины».
Багаж пана Лукаса был совсем небольшим. Одна дорожная сумка, и та наполовину пустая. Клеенчатая косметичка, несколько полинявших черных толстовок с капюшоном. На голове вязаная шапочка несмотря на то, что в тот день стояла жара. Под мышкой пустой подрамник и фотоштатив в старом чехле. Потом она увидела металлический чемодан с крупноформатным фотоаппаратом и немного художественных принадлежностей. Жилец был чистоплотный, воспитанный и симпатичный. Деньги он достал из помятого конверта и заплатил сразу за полгода. Первые несколько недель он почти не выходил из квартиры. Из его комнаты доносился запах скипидара. Однажды он побежал в магазин за красками и оставил дверь открытой. Тогда Евгения увидела его работу. Картина показалась ей несколько странной, но отказать автору в таланте она не могла. Подойдя к книжному шкафу, стала листать альбомы в поисках чего-нибудь подобного. Первой пришла ассоциация с Босхом. Может, пан Лукас лишь вдохновлялся им, а может, это была копия одной из работ Босха? Она знала, что Байко и другие местные рисовальщики часто таким образом зарабатывали на жизнь, хотя и неохотно в этом признавались. У нее в доме тоже имелась копия изображения святой Екатерины, обошедшаяся недешево, хотя автор пожелал остаться анонимным.
Закончив полотно, пан Лукас поставил его под окном, повернув тыльной стороной, и тщательно убрал комнату. Больше никогда из нее не доносился запах красок и скипидара. Теперь он сосредоточился на фотографии. Каждый день в разные часы пан Лукас наблюдал за старым зданием пилорамы. Он не фотографировал, но аппаратуру держал наготове. Лишь в последний день, поймав подходящий свет, отщелкал целую пленку. Во время одной из таких фотосессий его заметил старый Схабовский, первый хайнувский фотограф. Когда-то он был хозяином процветающей фотостудии и почти у каждого горожанина в возрасте «шестьдесят плюс» в домашних альбомах имелись его работы, иллюстрирующие крестины, первые причастия, свадьбы и похороны родственников. Сегодня от фотостудии Схабовского почти ничего не осталось. Все фотографируют телефонами и в студию приходят только за фото на документы. Фирма преобразовалась в пункт ксерокопирования и мини-типографию.
Схабовский, хоть и пенсионер, все еще работал, а когда со временем мода на «художественное фото» вернулась, опять едва успевал принимать заказы. Он пытался привлечь в бизнес своего сына. К сожалению, у молодого Схабовского отсутствовали талант и терпение, что доводило отца до тахикардии. Поэтому, увидев Лукаса, когда тот в очередной раз расставлял возле пилорамы свой древний «синар», старый Схабовский растрогался и тут же предложил талантливому юноше работу. Он вручил Поляку свой цифровой «кэнон» с несколькими базовыми объективами, свято веря в то, что этот парень вернет его фотостудии былой успех.
Таким образом, уже почти месяц Лукас фотографировал свадьбы и первые причастия. Едва ли не каждый его снимок шеф размещал на витрине. А посмотреть было на что. Геня не особо разбиралась в фотографии, но очень гордилась жильцом, словно тот был одним из ее учеников. С тех пор как Лукас поселился у нее, она уже не чувствовала себя такой одинокой. Они всегда беседовали за ужином. Поляк охотно слушал ее рассказы. Задавал вопросы, интересовался ее биографией. Это ей очень льстило.
Пару раз он приводил в дом девушку. Она была слишком молода для любовницы, но Геня все равно предупредила его, что не видит никаких препятствий, если он пожелает встречаться с кем-либо, и даже предложила в это время уходить куда-нибудь, чтобы не стеснять их своим присутствием.
— Я не принадлежу к обществу «мохеровых беретов», — заявила она. — Иногда следует позволить счастью прийти. Только неприятности вваливаются без приглашения. Счастью следует создать место, чтобы оно могло войти в нашу жизнь. Нужно обеспечить ему пространство. Как обласканному коту, который слышит и понимает, что его зовут, но должен сам захотеть прийти. Создайте место и ждите. И оно придет.
