— Ты умрешь в своей постели, — сказала она Ольге. — Твое сердце разорвется. Жить будешь долго, но похоронишь троих детей. Мужа тоже переживешь. Конь ударит его насмерть копытом. Ты уйдешь в одиночестве, зимой, в ужасных болях.
Ольга часто заморгала и открыла рот, походя при этом на полоумную.
— Что ты плетешь?
— Останки найдут в сенокос, когда ты уже высохнешь, превратишься в мумию, — закончила Дуня и вышла из транса.
Они смотрели друг на друга, и обе знали, что произошло нечто необыкновенное. Дуня ничего не понимала. Она схватилась за голову. В висках у нее пульсировало.
— Что со мной происходит?
Ольга была в ужасе.
— Правду люди говорили, — сказала она и уважительно отодвинулась. — Есть у тебя сила.
— Что говорили?
Ольга махнула рукой. Но отношение к падчерице явно изменилось. Она наклонилась к уху Дуни.
— Я никому не скажу, что ты шептала. Никто не должен узнать об этом, а то скажут, что ты ведьма, и прогонят нас из деревни, — пугала она. Дуня послушно кивала и, кажется, верила. — Но ты ни слова не пискнешь о деньгах. Это будет наша небольшая тайна. На, возьми себе пару штук. — Она протянула племяннице пакет с леденцами.
Дуня отказалась от угощения и освободилась от объятий. Она, не оглядываясь, направилась домой. В этот день она легла непривычно рано и не встала даже, когда Алла плакала, хотя чувствовала себя чудовищем. Тогда, на дороге, во время разговора с теткой, в ней что-то надломилось. После обретения матери ничто больше не могло удерживать ее здесь. Она была сыта по горло ролью няньки, работницы и безмолвного существа, которое, словно корову или свинью, можно продать за кусок земли. Наконец к ребенку встала Ольга и, кляня байстрюков на чем свет стоит, растерла мак со спиртом и дала младенцу пососать, чтобы дитя не просыпалось до самого утра.
Когда утром Ольгу не разбудил детский крик, она мысленно похвалила себя за собственную хитрость. Она неторопливо оделась и стала искать новый платок, но нигде его не нашла. Подошла к колыбели. У Аллы посинели губы, а пульс почти не прослушивался. Ольга замерла. Наверное, дочке ночью стало плохо, но, находясь под влиянием алкоголя, она даже не заплакала. Мать распеленала младенца и стала натирать щуплую спинку скипидаром. Девочка закашлялась, издала стон, а потом замолчала. Ольга перекрестилась. Ей надо как можно быстрей достать лекарство. Она побежала будить остальных детей, гаркнула Дуне, чтобы та бежала за фельдшером. Но постель падчерицы была пуста. Тогда она вспомнила, что сегодня она вместе с Михаилом должна была ехать в город. Ольга выглянула в окно.
Муж был еще во дворе. Запряженная телега стояла у ворот. Ольга окинула взглядом избу. Желтые босоножки исчезли, также как и несколько комплектов белья и свадебная фотография Катажины из раскрашенного сундука. До тетки дошло, что новый платок она тоже не найдет. Ольга мысленно прокляла падчерицу. Положив Аллу, она сняла с гребешка Дуни несколько волосин, подожгла их и произнесла заговор на порчу, чтобы гадкая девица никогда сюда не вернулась. Остальные волосы она сунула за икону. С этой минуты над дочерью сестры будет висеть вечное проклятие. У Ольги тоже была сила. Только вот пользовалась она ею в иных целях. Не исцеляла, как знахарки, а наводила порчу.
— Господи, сделай так, что, если Алла умрет, на эту девку обрушатся одни несчастья, — попросила она, глядя на икону в углу избы. Только после этого она зажгла громничную свечу и, причитая, побежала к мужу.
* * *
Дуня бродила по лесу уже больше часа. Она вышла из дома до рассвета и в темноте сбилась с пути. Собиралась гроза, воздух был густой и горячий, как зимняя похлебка. Вот-вот разразится ливень. Иногда ей казалось, что она чувствует на лице единичные капли. Ей следовало поспешить, чтобы успеть спрятаться. Ее будут искать первые несколько дней. Дядька, скорей всего, отправит на поиски нескольких деревенских мужиков, которые проедутся на телегах вдоль тракта по направлению в город. Потом забудут. В дом тетки путь ей будет заказан. Землю свою она не вернет, но Дуня сама для себя решила, что лучше умереть, чем терпеть такое к себе отношение.
Ей требовалось хорошее место, чтобы схорониться. Голода она пока не ощущала. Перед тем как уйти, украла из кладовки буханку хлеба и колечко колбасы, но никаких угрызений совести по этому поводу не испытала. Она столько лет отказывала себе во всем. Не обеднеют от одного куска пальцовки. Если будет совсем плохо, то она хотя бы наестся вдоволь и бросится в реку. Ни поймать себя, ни выдать замуж, ни заставить жить по чьей-то указке она не позволит. Родительская земля ее не интересовала. Ей хотелось только освободиться. Пока она не придумала ничего лучше, чем спрятаться в старом сарае, бывшем доме ее родителей, на поле Залусских. Но она не знала, как добраться туда через пущу. Дуня шла быстрым шагом под падающими все чаще каплями дождя, зная, что если промокнет, то замерзнет и долго в лесу не протянет.
Она вышла на поляну, от которой вели в разные стороны три тропинки. Какое-то время Дуня стояла на распутье, не решаясь сделать выбор. Она закрыла глаза и решила отдаться в руки судьбы. Ноги сами повели ее. Пройдя несколько шагов, она споткнулась о корягу и чуть не упала. Открыла глаза. Дождь лил уже как из ведра. Девушка шла, кутаясь в платок, и вдруг увидела вдали хату. В одном из окон тлел огонек масляной лампы. Дуня обрадовалась, хоть и не представляла, кто может тут жить. Недолго сомневаясь, она подбежала к дому и постучалась. Дверь, висящая на одной петле, зловеще заскрипела. Никто не ответил. Тогда Дуня решительно толкнула ее. Внутри, у огня, сидела старуха в лохмотьях и что-то мешала в небольшом котле. Вокруг было грязно, пахло старостью и нищетой, но на почетном месте были расставлены православные иконы. Рушник на иконе Богоматери был белоснежный и накрахмаленный. Это подсказало Дуне, что бояться нечего.
— Слава Господу Иисусу Христу, — поприветствовала она хозяйку.
— Во веки веков, — ответила женщина.
Она подняла голову, обвязанную старым шерстяным платком. Схватилась за поясницу, ойкнула и вернулась в прежнюю позу, на корточки. Дуня подбежала, чтобы помочь старушке встать. Та была болезненно тощей.
— Бабушка, вам нужно прилечь! — Дуня подвела хозяйку к металлической кровати, на которой возвышалась давно не стиранная перина без пододеяльника.
— Я травок хотела наварить, — сказала старушка «по-своему» и замолчала, судорожно хватая воздух. — И не доварила. Сил совсем нет.
Дуня бросила свой мешок у двери и встала у очага. Она закончила кипятить отвар, процедила его и дала старушке. Та сделала глоток, обжигая губы.
— Себе я не смогла помочь, тебе тоже не смогу, — вздохнула женщина. — Мое время пришло. Корова у меня отелилась, но теленок мертвый. Второго Красуля родить не смогла. Надо убить ее, чтобы не мучалась. Пусть бы Бог забрал вот так и меня, ибо я уже ни на что не гожусь.
Дуня дотронулась до лба старушки. У женщины был жар. Вокруг носа свежие, едва подсохшие раны. Дуня подбежала к своему мешку, достала кусок хлеба, колбасу и стала кормить старушку, как ребенка, по кусочку. Потом накрыла ее периной до самого подбородка, произнесла короткую молитву. Шепот успокоил бабушку, она закрыла глаза, на ее лицо вернулась благодать.
