Миколай закрыл глаза и кивнул.
— Идет.
— Вера твоя все так же крепка, — похвалила его Нина. — Возьми эту девушку и отвези в город. Как можно дальше от них и от этого места, пропитанного кровью ее предков. Ей нельзя здесь оставаться. И возвращаться сюда нельзя, а то пропадет. И никаких решений ей нельзя здесь принимать. Ей надо идти в мир. Таково ее предназначение.
Миколай тут же открыл глаза.
— Печет. — Он пытался убрать руку с иконки.
Нина зловеще засмеялась.
— Это она, — прошептала, понижая голос, и показала на дверь соседней комнаты, в которой находилась Дуня. — У нее есть сила. Молодая, добрая, как мать. Она будет помогать людям. Я всему ее научила. Дочери мне Бог не дал, но под старость лет ее привел. Благословение.
— А она… — Миколай запнулся. — А она знает, кто я?
— Узнает, — ответила Нина, будто речь шла о чем-то малозначительном. — Можете забрать руку. Бог даст все, что нужно. А то, что ненужно, забыть надо. Помни.
Миколай снял ладонь. Он выжидающе смотрел на бабку, но она не сожгла пучок льна, как это обычно делала, не посыпала ему голову пеплом, не помолилась тринадцать раз, отбивая при этом поклоны. Вместо этого она подошла к шкафу, извлекла из него лучший комплект постельного белья, шерстяные платки, свое выходное пальто, лакированные туфли на небольшом каблуке, которые, наверное, сохранились с ее свадьбы, и белую блузку с отложным воротником, вышитым вручную ришелье. Поверх этого всего она положила что-то упакованное в газету. Отогнув один уголок, она показала Миколаю, что находится внутри. Это была стопка денег. Миколай замахал руками, но бабка только шлепнула его, словно убивая муху.
— Поезжайте уже, — объявила она, залезая под перину.
* * *
— Пётрусь, иди же сюда, чертенок! — крикнула Анеля Бондарук черноволосому мальчику, который взобрался на подоконник и подпрыгивал на нем, как мяч, пытаясь поймать стрекозу, которую по неизвестной причине занесло в их квартиру зимней порой. Она билась переливчатыми крыльями о стекло, пытаясь любой ценой выбраться на улицу.
Анеля, уже одетая в нутриевый полушубок, собирала вещи сына. Школьный ранец, второй завтрак, шарф. Она в спешке убрала со стола тарелки с остатками завтрака. Увидев, куда залез сын, бросилась к подоконнику и поймала его в последнюю секунду, когда он уже почти долетел до пола. Мальчик, очень высокий для своего возраста, чуть не придавил ее, но на этот раз не выбил себе зуб, как это случилось не так давно, когда он влез на крышу школьной уборной.
— Ты меня когда-нибудь в гроб вгонишь, — объявила она, тяжело дыша.
На лице ее проступили красные пятна. Она села на тахту и вглядывалась в сына. Пётрек хихикал, явно забавляясь испугом матери. Он раскрыл ладонь. На его руке лежала мертвая стрекоза. После смерти ее крылья казались пурпурными. Анеля никогда раньше не видела такое необычное существо. Она с отвращением оттолкнула руку сына, потому что терпеть не могла насекомых. Слишком много их было в хайнувской инфекционной больнице, в которой она работала диспетчером скорой помощи.
— Сташек, ты его отведи. — Анеля заглянула в соседнюю комнату, где ее муж сидел за письменным столом.
Рядом с ним лежала стопка бумаг и счеты. Он даже не поднял голову, бормоча под нос результаты своих расчетов. Сегодня должна была начать работу новая деревосушилка, построенная по его проекту. Делегация из Варшавы прибыла в Хайнувку еще вчера. Визитеры появятся на пилораме во второй половине дня. Ему предстояло продемонстрировать, как работает прототип. Если столичные гости решат купить такие же сушилки для других фабрик, Сташек получит должность управляющего.
— Слышишь? Я не успеваю, — повторила Анеля.
Сташек отодвинул от себя бумаги, положил ручку.
— Петр уже не младенец, сам дойдет до школы, — сказал он и подмигнул сыну, который в это время за спиной Анели опорожнял спичечный коробок. Спички он пересыпал в карман, а в пустой коробок положил труп насекомого.
— Конечно, дойду, — заявил он. — Папа прав.
— Желательно, чтобы не так, как в прошлый раз, — заметила Анеля. — В парк, на качели.
— Он стесняется, что ты все еще его водишь, как маленького.
— Вот именно. — Пётрусь крутил дырку в варежке. — Мама, не бойся.
— Раз так, то я пошла, — надулась Анеля и вышла из квартиры, громко хлопнув дверью.
Ее дежурство начиналось через двадцать минут. Если она поспешит, то успеет еще выпить кофе с коллегами.
Сташек и Петр переглянулись.
— Собирайся, Бондарук. — Отец встал из-за стола. — Надо идти. Но, если мать расстроишь, шкодник, выпорю! — И погрозил пальцем.
Десятилетний пацаненок не очень-то озаботился угрозой отца. В этом доме ему ни разу не причинили зла. Он очень быстро оделся, и не успел отец глазом моргнуть, как сын был уже за дверью. Вместо школы он направился прямо на кладбище советских солдат, на котором вчера договорился встретиться с друзьями. Не считая государственных праздников, там всегда было пусто. В кармане у него были спички, несколько сигарет, которые он потихоньку таскал у отца в течение недели, и стрекоза в спичечном коробке. Ее он планировал публично лишить крыльев и, может быть, даже напугать девчонок-одноклассниц, если он сегодня вообще заглянет в школу.
Перед кладбищенскими воротами стояла телега, полная металлолома. На козлах сидел мужик в ушанке. Он разговаривал с девушкой, обутой в большие валенки. Было видно, что она из деревни. Пётрек спрятался за деревом и ждал, пока возница уедет. Ему не хотелось, чтобы тот стал расспрашивать его, почему он шляется по городу вместо того, чтобы быть в школе.
Как только мужик уехал, Пётрек взобрался на кладбищенскую ограду и спрыгнул на крестьянку сзади. Она увернулась в последний момент, с ее головы съехал платок. Мальчик удивился, потому что она была молодая и красивая. Хуже всего, что вместо того, чтобы испугаться, она рассмеялась.
— Я тебя видела, — объяснила Дуня, но тут же приняла озабоченный вид.
Мальчишка неудачно упал на колени, завыл от боли, а потом расплакался в голос. Он не давал дотронуться до себя, поэтому она положила мешок со своими пожитками на траву и начала напевать белорусскую балладу. Когда ей наконец удалось расшнуровать ему ботинки, он снова дернулся, и девушка получила удар в нос. Она отодвинулась и грозно взглянула на него. Мальчишка сразу же присмирел и пробормотал что-то вроде извинений.
— Спокойно. Ты не умираешь, — одернула она его. — Покажешь мне? Или справишься сам?
Щиколотка уже опухла и продолжала раздуваться на глазах. Болела, должно быть, тоже сильно. Дуня сочувствовала мальчишке, но не собиралась над ним причитать. Слезы и без того текли ручьями по его лицу, а руки тряслись. Сейчас он совсем не напоминал маленького дьяволенка, каким явно старался казаться.
— Перелом. — Она снова решилась присесть рядом с ним и предупредила: — Только, чур, не брыкаться.
