Пётрек склонил голову и прижался к ней. Она не знала, как себя вести. Ее никто никогда не обнимал. Наконец она обняла его, и через секунду ее глаза тоже наполнились слезами.
— Поехали в больницу, — ласково прошептала она. В ее голосе было волнение, доброта и страх. Мальчик почувствовал его, поэтому она добавила так нежно, как только могла: — Ты ведь знаешь, где это, правда?
Пётрек сначала испугался. Он отчаянно мотал головой и опять начал стонать. Дуня внимательно посмотрела на него и поняла. Это был маленький боец. Ему требовалась сильная рука, потому что только к сильным людям он относился с уважением.
— Будь мужчиной, — строго сказала она. Но не смогла сдержаться и вытерла ему нос своим платком. — Меня зовут Дуня. У меня была младшая сестренка, но она умерла. А ты жив, и ничего с тобой не случится. Ты понимаешь, что такое умереть?
— Мама! — отчаянно крикнул он.
Мальчишка был явно избалован. Наверняка из приличной семьи. Дуня раздраженно подумала, что такой не выдержал бы у Гавелов ни единого дня.
— Не трясись так! — отругала она его. — У тебя, по крайней мере, есть мать. Некоторым повезло меньше.
Она приложила руку к его лбу и начала шептать что-то на непонятном языке. Пётрек потихоньку успокоился, а потом лег на ее мешок и заснул. Дуня стояла у кладбищенской ограды и высматривала какого-нибудь пешехода. Но, кроме них двоих, на улице никого не было. Никто в это время не таскался по окраинам. Она размышляла, не обратиться ли за помощью в костел, но боялась оставить мальчика одного. Вдруг вдалеке она заметила черную «Волгу». Недолго думая, выскочила на дорогу.
Автомобиль ехал прямо на нее. В последнюю секунду девушка успела отскочить на обочину. Она обернулась, тяжело дыша. «Волга» проехала пару сотен метров и остановилась. Дуня подбежала и постучала в переднее стекло. За рулем сидел человек в фуражке, а на заднем сиденье — двое крупных мужчин: один в свитере и дубленке, второй в сером костюме. Перед последним лежала стопка документов, которые он заполнял, подложив под бумаги кожаный дипломат. При этом он выглядел разгневанным из-за того, что она посмела остановить машину.
Дуня зарделась. Она заметила, что второй пассажир, в свитере, тоже немного приоткрыл окно со своей стороны и не только слышит каждое ее слово, но и внимательно смотрит на нее. Он был высокий, но страшный как смертный грех. Несмотря на простоту своего наряда, наверняка очень важный. Дуня впервые в жизни видела такой роскошный автомобиль. Хромированные ручки, полированный кузов. Она застеснялась. На правильном польском языке она смогла выдавить из себя только короткие извинения, а потом показала мальчика, которого следовало как можно быстрей доставить в больницу.
— Как тебя зовут? — спросил мужчина в свитере, когда она уже сидела рядом с ним в машине. Шишка, тот, кто точно был очень важным, пересел вперед, чтобы освободить место для Пётрека. Голова мальчика лежала у нее на коленях, а его грязные ноги упирались в светлую дубленку сидящего рядом мужчины. Ему было не больше двадцати пяти, но Дуне он все равно казался слишком взрослым, чтобы она могла обращаться к нему на «ты», хотя Анатоль Пирес просил ее об этом, как только представился.
— Дуня Залусская. — Она грациозно склонила голову.
— А этот мужик впереди — Степан Ожеховский, — шепнул ей на ухо Анатоль, и мужчина протянул ей костлявую ухоженную руку.
Этот человек явно не работал физически. Дуня, краснея и стесняясь, подала ему свою. Тот заметил как шершавость ее ладоней, так и очаровательное смущение. Он улыбнулся, обнажая белые зубы, и галантно поцеловал ее руку. Дуня поспешила убрать ее и сунуть в карман.
— В каком лицее ты учишься?
Дуня гордо подняла подбородок и заявила:
— На следующий год буду поступать в медицинский лицей в Вельске, а пока ищу работу.
Директор Ожеховский смерил ее взглядом с ног до головы.
— Без прописки? Тебе известно, что это нелегально?
— Я живу у хозяйки, — соврала она и указала на мальчика. — А это мой племянник.
Анатоль улыбнулся.
— Получается, что я могу тебе помочь. Я — директор здешнего лицея. Но тебе надо сдать экзамен. Ты из деревни?
Дуня кивнула.
— А зямля да нас гаварыла, — произнес он по-белорусски с выражением. — Яна разумела нас, акружала духам мінуласьці ўсяго нашага народу й вялікай любоўю дрэваў, палёў. Ланы жыта хваляваліся проста пад вокнамі, і каласы шапацелі ад ветру. Нам было добра на весьнім сонейку, на дажджы й на ветры
[13]…
Дуня зачарованно смотрела на Анатоля. Она никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так красиво говорил на этом языке. Она знала хохляцкий вариант, на котором говорили ее родственники и соседи. Но никто из них не мог показать мелодичности белорусского языка — так сильно отличающегося от русского или украинского.
— Лариса Гениуш. — Анатоль заметил ее восхищение. Рыбка заглотила наживку. — Наша первая революционерка, так и не принявшая советское гражданство. Эмигрировала в Чехию, потому что это было единственное государство, которое оказало помощь гражданам Белорусской Народной Республики. Там она жила, творила. Освободившись из лагерей, она решила вернуться на родину и умерла в Зельве, в Белоруссии. Борец за свободу. Слышала?
Дуня покачала головой. Она чувствовала себя никому не нужной и некрасивой.
— А должна. Начни читать, учиться. Нет никакой другой свободы, кроме той, которую дает знание, — сказал Анатоль.
— Не дури ей голову, Толик, — включился в разговор Ожеховский, тоже по-белорусски. Дуня удивилась. Она думала, что он стопроцентный поляк. По крайней мере, производил такое впечатление. — Приди завтра на проходную и сошлись на меня. На пилораму требуются сильные молодые женщины для укладки паркетной доски в сушилку. Правда, работа тяжелая, а ты худышка совсем.
— Я с детства тяжело работаю, — заявила она. — Я хочу и учиться, и работать.
Мужчины рассмеялись и обменялись взглядами.
— Такой женщине придется нелегко, — сказал Ожеховский. — Скрывай свою гордость, изображай покорность. И помни: на войне трусы выживают, а смельчаки гибнут. Такова жизнь.
Дуня смотрела в спину директора.
— Войны ведь уже нет.
— Иногда гораздо важнее то, чего не видно, — пробормотал он и вернулся к своим бумагам.
Тем временем Анатоль не мог удержаться от нескромных взглядов.
— Паспорт-то есть?
Дуня испугалась. Ничего не ответила. Она только склонила голову и поблагодарила панов за доброту.
— Каких панов, — раздраженно ответил Ожеховский. — Товарищей. Белорусских товарищей.
Автомобиль остановился перед больничными воротами. Анатоль хотел выйти из машины, чтобы помочь ей. Он несколько раз спрашивал, где она живет, просил адрес, но Дуня отвечала только вежливой улыбкой. Свой мешок она надела на спину, мальчика взяла на руки и, неся его перед собой, как охапку дров, дотащила до приемного покоя. Ей навстречу выбежал медбрат, подхвативший ее, чтобы она не упала. Затем кто-то прибежал с носилками. Анатоль смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью, а потом изрек:
