Романовская напряглась.
— Тетя против курения.
— Она права. — Саша уже справилась с пачкой тонких сигарет и встала, чтобы открыть балкон. Как ни странно, у нее это легко получилось. Она начинала привыкать к жизни однорукой. — Я буду пускать дым на улицу. Продолжай. Слух у меня, в отличие от зрения, как у собаки.
— Потом надо будет хорошенько проветрить.
— Я не собираюсь здесь сидеть до зимы. — Залусская улыбнулась. — Исчезну, как этот дым. Бесследно.
Кристина больше не протестовала. Саша сразу почувствовала себя увереннее. Она вглядывалась в горящий пепел сигареты и заявила:
— Я не все понимаю. Если я должна помочь следствию, то тебе не следует скрывать от меня данные.
— А я и не собираюсь, — парировала Кристина, но продолжала молчать.
— Значит, может, сейчас? Или подождем следующего убийства? — Саша сделала паузу. — Зачем ты дала мне этот адрес?
Романовская пожала плечами.
— Мне стало жаль тебя.
— И только?
— А этого мало?
Кристина подошла к книжной полке. Вынула «Дерево — мое хобби», сунула назад, потом «Технология производства древесноволокнистых плит». Сдула с нее пыль. Открыла. И сразу начала зевать.
— Знаешь, зачем я здесь? — Она оглянулась на Залусскую и, не дожидаясь ответа, добавила, размахивая книжкой: — Мой дядя был инженером по деревообработке на местной пилораме и доморощенным изобретателем. Именно он сконструировал первый профессиональный деревообрабатывающий станок. Его портрет висит в золотой рамке в холле городской управы. Он стоит там, рядом со своим станком, гордый собой. В то время Бондарук, младше его на десять лет, был уже управляющим сушильного цеха. Тетя была библиотекарем в Доме культуры «Лесник», организовала клуб для пожилых людей, зимний лагерь для детей здешних работников. Они оба работали по четырнадцать часов в день, шесть дней в неделю. Заработали то, что видишь. Большинство этих книг появилось с распродаж списанной литературы, которую никто не покупал. Тетя покупала их за один-два злотых.
Саша слушала терпеливо, не перебивая.
— Не помню, в каком году, но я еще училась в школе, мама не знала, чем меня занять на зимних каникулах. Она привезла меня к двоюродной сестре. Отца я почти не помню. Родители развелись, когда мне было восемь лет, и он навещал нас только первое время. Собственно, он приезжал только затем, чтобы торговаться по поводу уменьшения алиментов. На прощание он всегда что-нибудь покупал нам с братом в киоске. Я становилась перед витриной и рассматривала то барахло, которое в те времена там продавалось. Отец покупал нам все, что мы хотели. Брелок, блокнотик, цветные карандаши, фонарик. Благодетель. Но тогда мне было необходимо общение с ним. До сих пор люблю рассматривать витрины киосков. Не важно. — Она махнула рукой. С Джа-Джой мы познакомились как раз в этом зимнем лагере. Мне было одиннадцать. Пшемеку пятнадцать. В таком возрасте это огромная разница, пропасть. Сначала я не переносила его. Он отвечал мне взаимностью. Все, что сейчас меня в нем бесит, раздражало уже тогда. Хвастовство, поверхностность, невнимание к мнению других. Отшучивание вместо серьезных разговоров. Мало читает. По правде говоря, кроме «Спортивного обозрения» и журнала «Полиция» — ничего. Только спорт по телику, качалка, анекдоты про блондинок.
Так получилось, что я стала приезжать сюда каждый год. Меня не пугали тринадцать часов в поезде и автобусе, потому что машины у нас не было. Я сама просилась в эту дыру на каникулы, зимние и летние. Мне был симпатичен парень, который знает, чего хочет. Уже тогда он планировал стать адвокатом. Позже, не поступив ни на один из юридических факультетов в Польше, он очень быстро изменил свои мечты. Я восхищалась им. Теперь он хотел стать милиционером или солдатом. Мечтал попасть в спецотряд, но тогда еще не было группы оперативного реагирования.
Я же была полна комплексов и ничего сама о себе не знала. Я просто верила, что любовь спасет меня и, кажется, искала копию отца. Хотела, чтобы кто-нибудь взял на себя ответственность за мою жизнь и распланировал ее. В восемнадцать лет я забеременела. Поженились мы через год после рождения Блажея. Мне не хотелось быть с животом на свадебных фотографиях. Позже — стала не нужна и сама свадьба. Перспектива провести всю жизнь на кухне и с пылесосом в руках была для меня малопривлекательной, но родители стеснялись незаконнорожденного ребенка. Надо было как-то это скрыть. Все было решено за меня, поэтому я и осталась здесь. Даже прожив в Хайнувке столько лет, для местных я все равно навсегда останусь приезжей из Валбжиха. Чужой, считающей себя здешней. Я никогда не стану «своей». Тебе следует знать, что здесь нет разделения на православных, католиков или даже иудеев, мусульман. Есть только свои и чужие. Я чужая, потому что прах моих предков лежит в другой земле.
— Интересно, — произнесла Саша. — Но как это все связано с нашим делом?
— Бондарук — очень значительная фигура в этом городе на протяжении многих лет. Я наблюдаю за ним уже сорок пятый год. Это много.
— Согласна.
— Я помню все связанные с ним истории. Понятно, что многие из них — это сплетни и домыслы, потому что никому ни разу не удалось предъявить ему обвинение. Никто и не пытался этого сделать. Никто не решился бросить вызов городскому чудовищу. В каждом маленьком городке имеется свой такой. Все жили за его счет, оберегали и защищали, как кормильца. Это слова, сказанные моим бывшим боссом, когда я пыталась раздуть скандал по делу Ларисы, а потом Мариолы. Но неофициально всем известно, что это он убил своих жен.
— Что? — переспросила шокированная Саша.
— Это были так называемые гражданские жены, — уточнила Романовская и улыбнулась. — Да-да. Насколько мне известно, погибли поочередно: Ларису неизвестный застрелил на Белостокском шоссе; Мариола в один прекрасный день взяла на работе отгул, уехала и не вернулась, а теперь Ивона — ее похитили в лесу. Тел нет. Поэтому ни одно из дел не дошло до суда. Что я говорю! Ни по одному из дел даже не были выдвинуты обвинения. Каждый раз проводилось расследование, приезжали люди из Белостока, город сотрясался от догадок и сплетен. Были и следы, как, например, в случае Ларисы, потому что Бондарук тоже был ранен в этой перестрелке. Психиатрическая больница, лечение и, наконец, автомобиль.
— Черный «мерседес» из леса?
— Эта машина появляется в каждом деле. Абсолютно в каждом.
Саша задумалась. Закрыла балконную дверь, накрылась пледом. Подошла к крохотной газовой плите и поставила кипятиться воду. Чайник, по-видимому, хорошо помнил войну. Свистка от него нигде не было.
— Кофе или чай? — спросила она и поставила на стол стаканы в пластиковых подстаканниках. Открыла шкафчик. Взяла банку с надписью «Кофе», потрясла. Банка оказалась пустой. — Только чай. Черный. Сахара тоже нет.
Романовская подошла к письменному столу и стала выкладывать из коробки документы.
— Поэтому я привезла тебе не только дело Дануты Петрасик. Здесь все, что я за много лет собрала на Петра. Я знаю его. Когда-то мы были знакомы еще ближе. Джа-Джа до сих пор не может мне этого простить, хотя почти ничего не было.
