Скарлет наклонилась к маме и осторожно погладила синяк:
– Все, все, уже лучше.
– Ваша дочь ведет себя так, будто ребенок – вы, а не она, – пробормотала Камилла.
– Я должна заботиться о маме, – гордо произнесла Скарлет. – Это мой долг.
Женщины в голубых костюмах уже выстраивались в очередь у двери.
– Время!
Мама с такой силой вцепилась в руку Скарлет, что ей стало больно. Одна из надзирательниц принялась ее оттаскивать.
– Скарлет! Скарлет!
– Пожалуйста, не забирайте мою маму! – закричала Скарлет.
Надзирательницы потащили маму прочь из комнаты.
– Эй ты, не кусайся, – рявкнула одна из них, – а то пойдешь в одиночку.
– Отпустите меня к моей девочке!
Дверь с шумом захлопнулась. Они забрали у нее маму. Опять.
* * *
Рецепт от чувства одиночества: две капли бергамота и три капли шалфея мускатного.
Однако сейчас мне это не помогает. Я остро ощущаю пустоту и холод в своей постели. Я пытаюсь лечь по диагонали, чтобы занять больше места, но от этого мало толку.
Мне нравилось смотреть, как спит Дэвид. Он казался маленьким мальчиком. Таким беззащитным. И в то же время неотразимым. Иногда он говорил во сне, но мне не удавалось разобрать слов.
Однажды я с ужасом поймала себя на мысли о том, как легко было бы в этот момент положить подушку на его голову. Я знала женщину, которая так поступила. Она получила пожизненное.
Самое странное, что муж тогда еще не сделал мне ничего плохого – во всяком случае ничего, о чем я бы знала.
Я любила его. Все было хорошо.
Однако я все равно не могла избавиться от мыслей о подушке. Словно у меня было предчувствие того, как все обернется в дальнейшем.
Глава 15
Вики
2 марта 2018
В тот самый момент, когда я пересаживаю в горшок розмарин (символ удачи) на подоконнике в кухне, раздается стук в дверь. Это опять детектив-инспектор Вайн, на сей раз с другим сержантом. Он не удосуживается представить ее. Я ждала этого визита. Полиция любит нагрянуть вскоре после недавнего разговора, чтобы заставить подозреваемого понервничать.
– Мы хотим проверить еще кое-что. Вы не против, если мы осмотрим здесь все еще раз?
– Это начинает входить в привычку, – замечаю я.
Они даже не улыбаются.
Я жестом приглашаю их войти.
– Дорогу вы знаете.
«Спокойно», – говорю я себе.
– Хотите чего-нибудь выпить? – спрашиваю я женщину, оставшуюся со мной. Она моложе, чем прежняя, с хитроватым лицом и двумя сережками-гвоздиками в одной мочке. Я решаю заручиться ее сочувствием. Это может сработать.
– С удовольствием бы выпила чашку чая. Молоко и два сахара.
– Только я не держу у себя чайника, чтобы не обжечься. Я уже рассказывала об этом инспектору.
– Ах, да, – с расстановкой говорит женщина. – У вас же эпилепсия, верно?
Она произносит это слово со значительной долей скептицизма. Я привыкла к такому. Пока человек не видел твоего припадка, он зачастую просто не в состоянии ничего понять. Я даже слышала, как людей, подобных мне, обвиняли в желании пользоваться «незаслуженными привилегиями». Иногда мне хочется, чтобы другие испытали все на своей шкуре – хотя бы один раз, – тогда, наверное, они смогли бы стать более понимающими. Но на самом деле больше всего меня расстраивает то, что касается детей. Истории, которые пишут на форумах родители, доводят меня до слез.
– Наверное, вам нелегко заниматься этой вашей ароматерапией, – говорит женщина-сержант, прерывая мои мысли. – Что если у вас случится припадок во время работы с клиенткой?
Мне вспоминается один из худших случаев, произошедший со мной, когда я только начинала свою работу ароматерапевтом. Очнувшись, я обнаружила, что моя клиентка – все еще в нижнем белье – набирает на телефоне 999 и, практически парализованная ужасом, невнятно бормочет в трубку: «“Скорую”. Скорее».
«Вам нехорошо?» – спросила я, плохо соображая.
Она бросила на меня взгляд, в котором читалось «Вы с ума сошли?». «Нет. Это вам было нехорошо. У вас закатились глаза, и вы начали страшно дергаться. Мне от вас тоже досталось. Вот, смотрите».
На ее руке действительно уже стал проявляться синяк.
«Вы что, ничего не помните?»
Нет, я ничего не помнила. Я честно рассказала клиентке о своей болезни. По крайней мере, попыталась. Я чувствовала сильную слабость и туман в голове, как всегда после приступа.
«В таком случае вам не следует заниматься ароматерапией, – сказала она. – Вы ведь могли нанести мне травму. И вообще, разве вам не запрещено работать?»
Нет. Человек с таким заболеванием вполне может продолжать работать. Однако, как меня предупредили, когда был поставлен диагноз, я должна проявлять «благоразумие». Избегать каких-либо рисков. Если это возможно.
Я слышу, как за стеной открываются и закрываются дверцы шкафа.
– А что бы вы делали, – спрашиваю я, – если бы у вас внезапно случился припадок?
Женщина смотрит на меня так, будто я задала какой-то совершенно нелепый вопрос.
– Понятия не имею. У меня никогда не было ничего подобного.
– У меня тоже когда-то не было, – тихо говорю я, – а потом вдруг случилось. И то, что происходит сейчас, со мной тоже впервые. Поверьте, я не имею никакого отношения к исчезновению моего бывшего мужа.
Ее взгляд становится настороженным.
– А кто может иметь отношение?
Мне вспоминается второе исчезновение Дэвида после Гонконга.
«Почему ты не сказал мне, что собираешься поехать в Париж?» – спросила я его, когда он наконец вернулся домой.
«Я говорил».
«Нет, не говорил».
«Ты была занята в тот момент. Наверное, просто не расслышала».
В тот раз я с этим согласилась. В конце концов, у меня тогда действительно было дел по горло, и я вполне могла пропустить что-то мимо ушей. Теперь-то я точно знаю. Дэвид прекрасно умеет изворачиваться в любой ситуации. Не этим ли он сейчас занимается?
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть женщине прямо в лицо.
– Как я уже сказала вашему шефу, мне кажется, что он просто куда-то уехал.
– У вас есть какие-либо предположения насчет того, кто мог бы желать ему зла? – Ее голос звучит мягче, будто уже она стала заинтересована в том, чтобы расположить меня к себе.
У меня вырывается смешок, хотя тут нет ничего веселого. Лицо женщины-сержанта становится подозрительным. Я тотчас понимаю, что совершила ошибку, и пытаюсь как-то исправить ситуацию.
