– Вы получите их, когда будут делать обход.
«Старайтесь избегать каких-либо конфликтов, – предупредила меня Пенни. – Все это может сказаться на суде». Поэтому я просто киваю и, достав фотографию, которую мне разрешили оставить, аккуратно ставлю ее на стол. Потом я стараюсь выровнять свое дыхание. Мне не позволили – что неудивительно – взять с собой лавандовую эссенцию или какие-либо другие масла, которые можно было бы использовать в качестве успокаивающего средства. Все это пришлось оставить дома. Так же, как и мое оборудование, служащее для приготовления специальных ароматических смесей.
По громкоговорителю объявляют, что скоро будут заперты двери. Следом за этим раздается щелчок, говорящий о том, что сработала система электронного замка.
И тогда я наконец позволяю себе заплакать. Я плачу о Дэвиде – ведь, несмотря ни на что, я вовсе не хочу, чтобы он был мертв. Я плачу о Тане, пусть даже какая-то часть меня продолжает ее ненавидеть. И лишь об одном человеке я не могу плакать. Потому что это слишком больно.
Глава 30
Хелен
Ну и пафосное же заведение! Некоторые женщины красуются в длинных платьях с вырезами на спине, и на их фоне моя короткая юбка смотрится как жалкая тряпочка. Мужчины, как и Дэвид, – в рубашках в полоску и брюках-чинос. Официанты суетятся вокруг нас с услужливыми поклонами. Но самое замечательное – открывающийся из окна вид на здания вдоль набережной.
Мне очень хочется сделать фото, но вместо этого я вынуждена из вежливости изучать меню.
– Когда я называю себя вегетарианкой, – говорю я, – это означает, что обычно я ем на ужин запеченную фасоль.
– В моей жизни тоже было такое.
– Правда?
– Почему вас это удивляет?
– Потому что вы кажетесь человеком, который привык жить в роскоши всю свою жизнь.
Дэвид издает смешок:
– На самом деле я из очень скромной семьи. Мой отец был рабочим, до того как стал служить в армии. Сам я тоже некоторое время провел на военной службе, но стрелять в людей – это не мое. Так что потом я вернулся к гражданской жизни. Ну что ж, расскажите и вы о себе. Сколько вам лет, например?
Я почти уверена, что он только делает вид, будто не знает этого.
– Разве вы не читали мое резюме?
– Нет. Ни первое, ни второе. Вы меня очень хорошо подловили перед тем журналистом, когда сказали, что я проигнорировал ваше письмо.
– Что ж, по крайней мере вы честны.
– Лишь иногда. – Его глаза вновь становятся жесткими. – И я подозреваю, что вы тоже, Хелен.
Я не знаю, что на это ответить. К счастью, в этот момент подходит официант, чтобы принять заказ.
Дэвид замечает мою неуверенность.
– Надеюсь, вы не обидитесь, если я возьму на себя смелость сделать заказ за вас? Не понимаю, зачем они пишут здесь такие замысловатые названия. Никто на самом деле не знает, что все это означает, – все только прикидываются.
В другой ситуации я бы на такое обиделась. Однако Дэвид действует столь галантно, обвиняя во всем меню, а не мое невежество, что я соглашаюсь.
Пока мы ждем, он заводит со мной непринужденную беседу. На сей раз это совсем не похоже на тот натянутый разговор в офисе, когда я спросила его о стоящей на столе фотографии.
– Ну, так почему вы все-таки увлеклись фотографией? – спрашивает Дэвид, наполняя мой бокал.
О, это легко.
– Это благодаря моей школьной учительнице изобразительного искусства. – Я улыбаюсь при воспоминании о ней. – Я была безнадежна по остальным предметам, так что для меня оставался только класс искусства. С рисованием у меня, правда, тоже дела обстояли не очень, но потом у нас в школе появилась мисс Хьюз. Ее работы даже публиковались в журнале. Я была от нее в восторге.
Дэвид улыбается, как будто действительно все понимает.
– Потом я обнаружила, что фотографирование открывает для меня совершенно другой мир.
Дэвид кивает:
– И, возможно, помогает еще и замаскировать вашу застенчивость?
– А прежде вы говорили, что я задаю слишком много вопросов.
– Это тоже признак застенчивости. Вы окутываете себя защитной оболочкой, чтобы скрыть то, что считаете недостатками. Это нормально, Хелен. Я это понимаю. Многие люди так поступают. Не вижу тут ничего плохого. – Дэвид отпивает глоток из своего бокала. – А теперь, пожалуй, задам вам тот же вопрос, что и вы мне уже задавали. Чем вам нравится заниматься в свободное время?
– Гулять. Я очень люблю Лондон. Здесь столько всего, что стоит увидеть и сфотографировать.
– Вы выросли здесь?
– Нет. Мое детство прошло в сельской местности, но…
Нам приносят сырное суфле с восхитительным соусом – оно просто тает у меня во рту, несмотря на то, что нервозность немного притупила мой аппетит. Дэвид выбрал для себя то же самое. Может быть, для того, чтобы я чувствовала себя комфортнее, размышляю я. Что это – игра с его стороны, или Дэвид Гаудман на самом деле более милый человек, чем я привыкла его считать?
В этот момент звонит его телефон. Дэвид делает извиняющийся жест и отворачивается в сторону. Его голос звучит очень жестко. «Ты должен решить эту проблему, ясно?»
Потом он снова поворачивается ко мне.
– Извините, пожалуйста.
Нет, я была только что не права. Не стоит недооценивать этого человека. Он настоящий профессионал. И к тому же я более чем уверена, что он что-то подозревает насчет меня. Остается надеяться, что он просто считает меня охотницей за его деньгами.
– Вы рассказывали о том, что росли в сельской местности. Вам было скучно там?
– Вовсе нет. – Я закрываю глаза. В моей памяти всплывают зеленые поля и…
– Черт возьми! – внезапно произносит Дэвид.
– С вами все в порядке?
Он смотрит в окно. Там, на улице, стоит женщина. Среднего роста. Среднего телосложения. Единственное, что в ней действительно замечательно, – это копна кудрявых рыжих волос. Ее взгляд направлен на Дэвида.
Несомненно, они знают друг друга.
Он подскакивает со своего места.
– Я на минуту.
Я наблюдаю за ними через стекло. Внезапно Дэвид хватает женщину за руку, но она вырывается и размахивает перед ним пальцем. Похоже, она сильно его ненавидит. Поспешно, трясущимися руками я достаю из сумочки свой телефон.
Дэвид возвращается очень раздраженный. Не извинившись за отсутствие, он садится за стол и принимается вертеть в руках еще не использованные столовые приборы. Кто была эта женщина, он также не объясняет. Нам приносят основное блюдо, и мы оба нехотя ковыряемся в своих тарелках.
– Я вижу, у вас тоже пропал аппетит, – сухо замечает Дэвид.
