– Это игрушка Джимми! – вопила одна. Руки у нее были тонкие и покрытые татуировками, на одной – синяя птица, а на другой – сердце.
– Он отобрал ее у Элис! – шипела другая женщина с бритой головой.
– Ничего подобного.
– Что здесь происходит? – Это вмешался надзиратель, которому поручили сопровождать меня во время моего первого знакомства с тюрьмой.
Женщина с бритой головой показала пальцем на другую.
– Это она забирает из шкафа все лучшие игрушки. Потому что у нее остается меньше времени с ее ребенком, чем у меня с моей Элис, и она хочет, чтобы у него было сейчас все самое лучшее.
– Сука!
Татуированные руки сделали резкий взмах. Через несколько секунд обе женщины оказались на полу.
– Ай, она царапается! Уберите ее!
Мы с надзирателем бросились их разнимать. Мне в руки попалась девушка с татуировками.
– В камеру их обеих!
– Вообще-то, – возразила я, – мне бы хотелось поговорить с этой девушкой лично.
Надзиратель посмотрел на меня холодным, суровым взглядом. В любом случае, я была его начальницей.
– Как вас зовут? – спросила я девушку с татуировками.
– Сэм.
– Что ж, Сэм. Давайте возьмем Джимми и пойдем к вам в камеру, чтобы поговорить.
Камера была очень тесная – там умещалась лишь койка у одной стены и детская кроватка у другой. Детские вещи были разбросаны по полу. Упаковки подгузников. Пакетики сухарей, многие из которых – недоеденные. Маленький джинсовый комбинезон. И игрушки. Множество игрушек.
– Это все ваше?
Девушка кивнула, тиская в руках своего крохотного ребенка. Он чихнул, выпустив из носа огромное количество слизи, которую Сэм заботливо утерла рукавом.
– Насколько мне известно, в камере разрешено иметь лишь определенное количество личных вещей, не так ли?
– Ну, кое-что я позаимствовала.
– Значит, вы только что солгали, когда сказали, будто все это ваше?
Девушка пожала плечами.
Ребенок, высвободившись из объятий матери, нетвердыми шажками направился ко мне. Боже мой, ему вздумалось вскарабкаться ко мне на колени!
Что, если я его уроню?
– У меня нет никого из родственников, кто мог бы взять его к себе. – В голосе девушки послышались слезы. – Только моя сестра, но у нее судимость, и ей не разрешат взять ребенка. Поэтому его отдадут под опеку или даже на усыновление. Он будет расти без меня!
Малыш тем временем играл пуговицами на моем жакете. Я чувствовала его запах – смесь печенья и молока.
– Сколько вам сидеть?
– Десять лет.
Значит, что-то серьезное. Спрашивать о совершенном преступлении было не принято, но этот вопрос повис в воздухе.
– Я убила того урода.
– Кого?
Девушка опустила глаза.
– Моего дядю. Он сказал, что моя мама опозорила нашу семью, связавшись с тем мужчиной, с которым не должна была связываться. За это он перерезал ей горло.
Она произнесла это таким будничным тоном, что я с трудом могла поверить своим ушам.
– Какой ужас.
Девушка опять пожала плечами:
– Поэтому я его убила. Такие уроды не должны жить.
Возможно. Но, как бы то ни было, нельзя брать правосудие в свои руки, иначе в мире воцарится еще бо́льшая анархия, чем теперь.
– Вас могут выпустить досрочно, за хорошее поведение.
В ответ раздалось фырканье.
– У меня уже были тут нарушения дисциплины.
Джимми оставил в покое мои пуговицы и теперь играл ключами.
– Я была беременна, когда оказалась здесь. Если бы не мой ребенок, не знаю, как бы я тут держалась. И вот теперь они собираются забрать его у меня.
Слезы потекли по ее лицу. Почувствовав состояние своей матери, Джимми тоже заплакал.
– Когда? – тихо спросила я.
– В следующем месяце.
Девушка подалась ко мне и стиснула мои руки.
– Вы же здесь большая шишка, правда? Сделайте что-нибудь. Пожалуйста. И ведь вы ему так понравились!
Ребенок смотрел на меня своими полными слез глазами. Какие темные длинные ресницы!
– Я подумаю, что можно сделать, – сказала я, передавая малыша обратно матери. – Но я не в силах изменить правила. У вас есть кто-нибудь, кто мог бы дать вам юридическую консультацию?
– Только другие наши девушки. Но у всех у них та же самая ситуация. Мы тут как будто забытый остров. Так некоторые из нас называют наш «блок матери и ребенка».
– Я сделаю все, что в моих силах, – натянуто произнесла я, стараясь скрыть переполнявшие меня чувства.
Лишь добравшись до служебного туалета и заперев за собой дверь, я позволила себе заплакать. Мама. В детстве мне тоже пришлось пережить расставание с мамой, когда она попала в больницу, а потом – ее смерть. Но я знала тогда, что должна держаться, ради своего отца. Поэтому я очень хорошо понимала, через что вынуждены были проходить эти мамы со своими малышами. Если бы я смогла помочь хоть одной из них, это было бы уже что-то.
Однако когда я обратилась по этому вопросу к руководству, мне ответили, что в данном случае ничего поделать нельзя. Долгосрочная опека – это лучшее, что можно было предложить, но и усыновление нельзя исключать. Все зависело от конкретных кандидатов и решения комиссии. В любом случае действовать нужно, прежде всего, «в интересах ребенка».
Я решила лично сообщить обо всем Сэм. Это было единственное, что я могла для нее сделать. Однако, зайдя к ним в блок, я не застала Сэм, потому что она была на прогулке с Джимми.
Тем временем приходилось решать и другие дела, обрушившиеся на меня на новой должности. Одну заключенную, пойманную за использованием мобильного телефона, нужно было в срочном порядке перевести в другую тюрьму. Другая женщина объявила голодовку из-за того, что, по ее словам, ей не разрешили поехать на похороны матери. Это показалось мне крайне несправедливым, но потом Джеки, одна из старших надзирателей, очень помогавшая мне в первые дни после моего прибытия, рассказала, что на самом деле мать этой женщины умерла пять лет назад, а на сей раз были похороны какой-то внучатой племянницы.
– Заключенные любят похороны, потому что получают возможность выйти хотя бы на день, – объяснила мне Джеки. – Но вы молодец, что не идете у них на поводу. Знаете, что о вас тут говорят? Что у вас есть и сиськи, и яйца.
– Надеюсь, это комплимент, – сказала я, усмехнувшись.
Она по-дружески прикоснулась к моей руке.
– Разумеется. Кстати, у нас тут наметился турнир по сквошу
[10] в новом спортзале. Не хотите присоединиться?
