Зловредная болотница, кикимора. Заснувших без молитвы баб мутит, скотину утягивает, утварь ворует. Кто ей дань несет, тех беда не берет, а коли забыл или не успел принести, на того все напасти разом валятся.
Всяку нечисть водяную полынью гнать.
Это как с тухлыми продуктами: вонь-то все чуют, да кто внимания не обратит и отравится, а кто на авось съест, хотя знает, что тухлятина, но авось минует беда, да только не минует. Вонь болотная – предупреждение. Почуял – берегись. Прикинуться любым может, а запах поганый свой не скроет.
Она была задолго до нас и будет после нас. Побороть-то можно, но как? Проще договориться. Ты не трогаешь, мы не трогаем. Мы платим, ты берешь. Мы выполняем условия, ты выполняешь условия. Кто первый придумал такой простой выход? На чьих руках сотни и сотни загубленных душ?
Нет у нее ни добра, ни жалости. Любого возьмет, но руку кормящую не цапнет, одарит, коли сыта. По-царски одарит, трудно устоять. Тут и совесть дрогнет. Старались лядащих отдавать, да где ж столько взять? Брали с каждого двора, тыкнув пальцем.
Когда поповскую семью раскулачивали, ни один не вступился. А ведь он столько «вернувшихся» у себя приютил, не убоялся, а сам же семейный, у самого семеро по лавкам и дочки молодые. Нечистая, языческая не смела тронуть, а люди, недавно христьяне, не пожалели, быстро добро забыли. Придумали оправдание, что, если кто «вернувшихся» пригреет, сам навроде того становится. Смолчали. А раз молчали – считай, одобрили.
Та бабка сыпала мне в ноги песок, шептала: «Когда песок взойдет, тогда смерть к нам придет!» Набрал у ней песка в карман, у колодца вспахал и ссыпал.
Некоторые соображали, спасались. Грех не предупредить, я всегда говорил – не лесом, не по утру, не в сумерках. Все слушали, не все слышали.
Пронины стучат вчера, воют. Взяли подводу и тайком съехали. А в лесу из тумана мужик лошадь за ноздри схватил, та хрипит, рвется. Думали на меня, но на деда похож. Лошадь вся в пене, рванула, подводу опрокинула. Все добро сгинуло, кто свалился – жив. Бабку ихнюю утянуло, она, поди, совсем лежачая была.
Материли меня, кляли. Да потом я их проводил днем. Мать их извернулась в конце и плюнула мне под ноги. Вот и благодарность что зря.
А Снытковы письмо написали, спасибо, мол. Там же, у почты, порвал и выбросил. Ничего не надо мне от них.
Держать надобно себя в чистоте моральной и матерьяльной. Не будет добра, коли от своего положения выгоду искать. Семя лишнее не сей, денег не бери. Что бы кто бы ни сулил – не верь и не бери.
Того, кто не имеет твердой веры, гораздо легче убедить в самом невероятном, и зло будет воспринимать со спокойствием, а не стойкостью.
Летом Зинаида, девка Шишоловых, утопла в болоте. Брешут, что порешила себя. Тела не нашли. Потом будто приходит на вечерку и манит девок, по имени окликает, они опосля этого мутные, снулые. Зовет, мол, за собой по имени. Валю Петрову поймали, вертали назад. Ксюха ушла. Жалко, красивая девка, работящая.
Колодец зацвел. Видели, как заглядывала оттеда, рукой манила. Приняли за живую, только не моргала.
Лыбится. Да не от веселья.
Уходят в лес, у болота вещи. По берегу оставлены, сложены, не впопыхах. Не чуяли, что на погибель идут.
Колодезь-то старый Шишоловы испоганили. Зинкины побрякушки в воду скинули, страх им было в лес идти. Мол, всяко оттеда не пил никто. Приманили тварь. Как учуяла-то, не пойму.
Заморочить, обмануть может любого, ежели не готов. А вот утянуть с собой не всякого удается. Кого долг держит крепко, кого любовь, кого дети. А вот страхом хорошо питается, тянет к себе с силой страшной. Но и то страх-то разный бывает. Коли за себя – пропадешь, не выпутаешься.
Ребятня повадилась в лес. Конец спокойствию. Гоняю, кого отыщу. Осерчали на меня, что ягода пропадает. Так лучше ягода, чем они.
Ноги-то у утопленников совсем не держат, считай, хвосты. Мягкие, рыхлые. Коли утоп кто в чистой воде или в проточной, только оттуда манит. Болото же засасывает, но хорошо хранит, крепко. С ногами-то тоже беда, но они крепко удерживают, форму хранят. В болоте тело найдешь, так не докумекаешь сразу, сколько времени лежит. Тоже не знаешь, сколько в трясине живым был, покуда совсем вглубь не засосало. Слыхал, будто не от утопления, а от удушья в болоте гибнут, как заживо погребенные.
Запнувшись на слове «мягкие», я мгновенно вспомнила позапрошлый раз, когда папа нашел очередной дом в маленькой деревеньке, которая казалась мне тогда неимоверной глушью. Я даже после возвращения домой зарегилась в одном сообществе ненавистников дач. Там много было таких, кого родители принуждали в захолустье ехать на каникулы. Но я считала, что у меня один из самых отстойных вариантов.
Да уж, знала бы, как еще будет, не стала бы ныть, что больше никогда туда не вернусь, что в любом другом месте точно будет лучше… Родителям-то там понравилось…
Та деревня была оживленная, куча ребят, правда в основном мальчишек. Все они были местные и выпендривались передо мной до смешного, но было по крайней мере нескучно.
Мы частенько собирались компанией по вечерам, болтали, а мальчишки еще и курили, пока никто не видит из взрослых.
И сразу всплыл в памяти один из таких июльских вечеров…
Глава 12
– Знаешь, почему утопленники во всех историях никогда не выходят на сушу или вообще превращаются в русалок? Вот нет никакой придумки, сплошная физиология. При плавании что мы больше всего используем? Правильно, руки: цепляемся, гребем, хватаем, держимся. На ноги не встанешь, как опора они в воде ни к чему. Когда мертвец лезет из земли, ему нужно все тело, все конечности. А в воде мышцы ног атрофируются, становятся мягкими, ненужными. Поэтому утопленники, коль им так необходимо выбраться на сушу, ползут, подтягиваясь на руках. А ноги у них мягкие.
– А кости? Как же кости?
– Да как будут работать кости без мышц, ты подумай! Не, скелеты страшны только, пока на них есть мясцо…
Мы расхохотались. Очень уж смешное слово «мясцо». А так, конечно, совсем не смешно, если подумать.
Особенно когда сидишь сырым вечером на старой, занозистой, подгнивающей лавочке на кривом берегу илистой речки со смешным названием Колбасонка. Лавочка такая же кривая, как берег: заваливается на один бок и чуть назад, так что надо еще приноровиться, чтобы устроиться поудобнее, не извозившись в трухе и не заполучив занозу в мягкое место.
