Зимой же жизнь замирала, а снегу бывало столько, что их дворняжке, бегавшей по двору, приходилось нагибать голову, чтобы заглянуть в окна дома.
Никаких благ цивилизации не было, кроме разве что керосиновых ламп, радиоприемника и дедушкиного мотоцикла. Воду набирали из колодца, ею же поливали огород, ею же мылись. Раз в неделю топили баню. Готовили в огромной печи, занимавшей половину дома. Папе, как самому маленькому, стелили совсем по-старинному на полатях, где всегда, по его словам, было жарко и очень уютно. Отсутствие электричества заставляло ложиться спать с наступлением сумерек и вставать с рассветом.
Одно время у них даже была коза, на молоке которой бабушка делала и творог, и сметану. Коза папу недолюбливала и при случае пыталась боднуть. Поэтому, когда однажды она куда-то девалась, он так обрадовался, даже не поинтересовался, что случилось. А молоко с тех пор дед возил из деревни на своем мотоцикле.
Хотя дом стоял очень далеко от другого жилья и был окружен надежным забором, дверь на ночь всегда запиралась, и собака никогда не оставалась на дворе без надобности. Папа над этим фактом никогда не задумывался, но однажды его четвероногий друг не вернулся из леса. На следующий же день дед с бабкой собрали нехитрые пожитки и быстро переехали сначала в ближайшее село, а потом и вовсе в город.
Объясняли, будто бы их собаку разодрали матерые волки, целая стая, которая натаскивала молодняк. Их видели деревенские, которые в связи с этим сами лишний раз в лес не совались. И еще кто-то стал рвать силки, которые дед ставил на птиц.
На следующий год папа пошел в первый класс и полностью втянулся в городскую жизнь. Больше никогда он в доме своего детства не бывал. Вроде бы сначала просил деда с бабкой съездить туда хотя бы на летние каникулы, но они находили массу отговорок, почему это невозможно, а потом и вовсе сказали, что по какой-то причине дом вместе с подсобным хозяйством полностью сгорел.
Своих прадеда с прабабкой я не помню, они скончались один за другим, когда я была еще совсем маленькой. А мамины родители в советское время уехали на Север на заработки, да так и остались в далеком маленьком поселке под смешным названием Куличики, откуда лишний раз не выберешься на Большую землю. Мама, которую оставили в городе с ее бабушкой (мамой маминой мамы), чтобы она смогла закончить школу и продолжить образование, сначала из-за долгой и дорогой дороги, а потом уже, как она говорила, из принципа в Куличики не ездила, предпочитая общаться с родителями при помощи писем (телефона и тем более интернета там до сих пор нет) либо приглашая их к нам. Впрочем, дедушка с бабушкой очень редко и неохотно навещали нас, стесняясь папы, смущаясь большого города и очень боясь причинить нам беспокойство. Привозили всегда много банок с вареньем из лесной ягоды и ящик вяленой рыбы. О своей жизни рассказывали скупо, мол, ничего интересного, как всегда.
Вот, собственно, и все, что я знала о своих предках.
У первого анцыбаловского дома я соскочила с велосипеда и только тогда оглянулась.
Пустынная дорога терялась между деревьями, вокруг нее шумел лес, неприветливый, с сочной зеленой листвой.
И только сейчас мне пришло в голову, что в Зеле-ново я могла воспользоваться мобильным интернетом и сотовой связью, найти интересующие меня сведения, посоветоваться с подругами, в конце концов, позвонить папе и потребовать, чтобы он немедленно приехал и разобрался с ситуацией. Ни о чем подобном я даже не задумалась, пока была реальная возможность. Не возвращаться же теперь…
Василий Федорович наверняка был на месте, как обычно.
Я провезла велосипед мимо пластом валяющейся рыжей собаки, которая не соизволила приподнять даже ухо, чтобы как-то обозначить, что заметила меня. Если бы я не видела до этого, что она и раньше так валялась, то однозначно приняла бы псину за дохлятину. Неприятную мысль о том, что собака и правда давно издохла и передвигается изредка с места на место только по инерции или благодаря какой-то магии, я отогнала от себя с трудом. Правда, от собаки воняло, но не больше, чем от любой другой уличной животины, привыкшей копаться в помойках и прочей тухлятине.
Прислонив велосипед к перилам крыльца и повесив пакет с продуктами на плечо, я постучала в дверь, твердо решив не уходить до тех пор, пока хозяин транспортного средства и рыжей дохлятины не откликнется. Понятно, он надеялся, что я оставлю велосипед и уйду, но это в мои планы не входило.
Через несколько очень длинных, томительных минут дверь наконец-то открылась ровно на столько, чтобы старик мог разглядеть меня, а я – увидеть его.
– Спасибо за велосипед, Василий Федорович. Он в целости и сохранности.
Старик что-то пробурчал в ответ и собрался было захлопнуть дверь, но я придержала ее за ручку. Василий Федорович сильно удивился.
– Скажите, пожалуйста, не вас мы с мамой встретили в лесу? Вы еще сказали нам не ходить к болоту. И собака ваша лаяла.
– Что? Какая еще собака? – протянул старик, от неожиданности приоткрывая дверь пошире. – С чего ты взяла такое? Не было сроду у меня никаких собак!
Немного удивившись его словам насчет собаки, которая вот же – валялась у крыльца, как обычно, не реагируя на действительность, я решила не акцентировать на этом внимание и ринулась в атаку.
– Вот, посмотрите, это не вы были? Или, может, узнаете кого-то? – Я уже держала телефон с фоткой наготове и ловко просунула руку за дверь, поднеся изображение чуть ли не к носу нелюдимого соседа.
Он сначала вгляделся, а потом резко отпрянул, словно испугавшись. Он узнал, узнал человека из леса, я была в этом полностью уверена!
Который раз за день я видела взрослого, который боялся больше меня и из-за своего страха не смел ничего предпринять, чтобы помочь мне, ребенку, попавшему в беду.
Удивительно, но это придало мне сил и смелости.
– Скажите мне правду, и я уйду.
Всем своим видом я старалась показать, что буду торчать тут на крыльце до последнего. Схвачусь за перила. За него самого схвачусь, но не уйду.
Старик посмотрел на меня сначала зло, недовольно, но потом его лицо будто смягчилось.
– Зачем тебе это, девочка? Нехорошее дело это, нечистое. Куда ж тебе впутываться, маленькой…
От этого неожиданно участливого голоса я чуть не разревелась, но, силой сдержав слезы, упрямо повторила:
– Скажите мне правду. Пожалуйста.
Василий Федорович помолчал, погрустнел, опустил глаза. Я ждала, что сейчас он пустит меня в дом, но, похоже, старому упрямцу это даже в голову не пришло. Зато он все же заговорил.
– Чудно́, что прижизненных фотокарточек его не сохранилось, не любил это, и на могиле нет, а вот сейчас, поди ж ты, вот он. Это дед Евгений. Лоскатухины они были. По жениной линии родня мы, у них какие-то бабки-тетки общие были, что ли.
– А где жена ваша?
– Не твое дело! – рявкнул вдруг старик.
