6 апреля 1814 г. Наполеон был сослан на Эльбу, островок в Средиземном море. Не прошло, правда, и года, как он сбежал оттуда и триумфально вернулся в Париж, собрав по пути 200-тысячную армию. То была последняя отчаянная попытка вернуть Европу под свою власть. Но всего через считаные недели, в июне 1815 г., Наполеон был разгромлен в сражении при Ватерлоо. Изгнанный на далекий остров Святой Елены, клочок суши, затерянный в Южной Атлантике, в 1200 милях от Африки и в 1800 милях от Южной Америки, Наполеон больше никогда не вернулся в Европу.
Гумбольдт наблюдал, как Наполеон крушил Пруссию в 1806 г., а теперь, спустя восемь лет, он смотрел, как союзники триумфально входят во Францию, страну, которую он называл второй родиной
{862}. Было больно смотреть, как идеалы Французской революции – политическая и личная свобода, – казалось, исчезают, писал он Джеймсу Мэдисону, сменившему теперь Джефферсона на посту американского президента, в Вашингтон
{863}. Положение Гумбольдта было затруднительным. Вильгельм, все еще остававшийся послом Пруссии в Вене и прибывший вместе с союзниками в Париж, считал своего брата скорее французом, нежели немцем
{864}. Александр, без сомнения, ощущал смущение, жалуясь на «приступы тоски» и периодические боли в желудке
{865}. Но он оставался в Париже.
Происходили публичные выпады. Автор одной статьи в немецкой газете Rheinischer Merckur, например, обвинял Гумбольдта в предпочтении дружбы с французами «чести» своего народа
{866}. Задетый за живое, Гумбольдт написал автору статьи гневное письмо, но Францию не покинул. Как ни удручала его необходимость балансировать между двумя странами, для науки это было только полезно. Когда союзники приехали в Париж, там было много грабежа и разбоя. Отчасти они имели оправдание – союзники собирали украденные сокровища из наполеоновских музеев для возвращения их законным владельцам, – но чаще это был неорганизованный принудительный захват.
Французский натуралист Жорж Кювье обратился за заступничеством именно к Гумбольдту, когда прусская армия решила превратить парижский Ботанический сад в военный лагерь. Гумбольдт использовал свои знакомства и способность убеждать, чтобы склонить прусского военачальника, отвечавшего за расквартирование войск, разместить их в другом месте
{867}. Через год, когда пруссы вернулись в Париж после победы над Наполеоном при Ватерлоо, Гумбольдт снова спас бесценные коллекции в Ботаническом саду. Когда 2000 солдат встали лагерем рядом с садом, Кювье начал тревожиться за свои ценности. Солдаты беспокоят обитателей зверинца, говорил он Гумбольдту, и трогают все редкие экспонаты. После визита к прусскому командиру Гумбольдт добился заверений, что растениям и животным больше ничто не будет угрожать.
В Париж приехали не только солдаты. За ними потянулись туристы, особенно британцы, не имевшие возможности бывать в Париже на протяжении долгих Наполеоновских войн. Многие приехали посмотреть сокровища Лувра, ведь больше ни одно европейское собрание не могло похвастаться таким количеством произведений искусства. Студенты зарисовывали самые знаменитые картины и скульптуры, прежде чем явятся рабочие с тачками, лестницами и веревками, чтобы передвинуть и упаковать экспонаты для возврата прежним владельцам
{868}.
Британские ученые также приехали в Париж. Гумбольдта посетили бывший секретарь Королевского общества Чарльз Бледжен
{869} и будущий председатель Гемфри Дэви
{870}. Может быть, Дэви более, чем все остальные, разделял воззрения и понимал объяснения Гумбольдта, будучи поэтом и химиком в одном лице. В своем дневнике Дэви, к примеру, заполнял одну половину объективными показателями своих опытов, в то время как в другую он записывал свои личные впечатления и эмоциональные реакции. Его научные лекции в Королевском институте в Лондоне были так популярны, что в дни его выступлений на окрестных улицах было не протолкнуться
{871}. Поэт Сэмюэл Тейлор Кольридж, другой очень восторженный поклонник работ Гумбольдта, посещал лекции Дэви, как он писал, ради «пополнения своего запаса метафор»
{872}. Дэви, подобно Гумбольдту, был убежден, что воображение и разум необходимы для совершенствования философского ума, они служат «творческими источниками открытия»
{873}.
Парижский Jardin des Plantes
© Wellcome Collection / CC BY
Гумбольдт наслаждался общением с другими учеными, чтобы обменяться идеями и поделиться сведениями, но жизнь в Европе все сильнее угнетала его. Все эти годы политических бурь он не знал покоя, и в разорванной на части Европе его, он чувствовал, мало что удерживает. «Мой взгляд на мир тосклив», – говорил он Гёте
{874}. Он скучал по тропикам и был уверен, что почувствует себя лучше, когда поселится «в жарком климате».
12. Революции и природа
Симон Боливар и Гумбольдт
Я мчался, закутанный в мантию Ириды, оттуда, где бурная Ориноко отдает дань водяному богу. Я побывал на волшебных родниках Амазонии, напряженно карабкался на сторожевую башню вселенной. Я искал следы ла Кондамина и Гумбольдта, бесстрашно следуя за ними. Ничто не могло меня остановить. Я достиг ледяных вершин, и у меня перехватило дыхание. Ни одна человеческая ступня еще не попирала алмазную корону, водруженную десницами Вечности на царственные отроги этого величественного андского пика. Я сказал себе: радужный плащ Ириды – вот мое знамя. Я пронес его через сущий ад. Он прошел реки и моря и поднялся на гигантские плечи Анд. Земля сровнялась у подножия Колумбии, и даже время не может удержать шествие свободы. Сияние Ириды посрамило богиню войны Беллону. Мне ли медлить, мне ли не дернуть этого великана земли за ледяные седины? Безусловно, я сделаю! И охваченный душевным трепетом, какого я не ведал прежде, который кажется мне зовом свыше, я оставлю позади тропы Гумбольдта и начну оставлять свои следы на вечных снегах, опоясывающих Чимборасо.
