В своей поэме Боливар следует по стопам Гумбольдта. Восходя на величественный Чимборасо, Боливар использует вулкан как образ своей борьбы за освобождение испанских колоний. Взбираясь все выше, он оставляет позади следы Гумбольдта и протаптывает в снегу свои. Затем Боливару является видение самого Времени. Охваченный лихорадочным бредом, он видит прошлое и будущее, выступающие перед ним. Высоко над ним, на фоне бездонного неба, простирается бесконечность. «Я сжимаю руками вечность, – провозглашает он
{969}. Здесь, на ледяных склонах Чимборасо, к нему «взывает громоподобный глас Колумбии»
{970}.
То, что Чимборасо стал для Боливара метафорой его революции и судьбы, не удивляет: гора даже сегодня красуется на государственном флаге Эквадора. Как часто бывало, для иллюстрации своих мыслей и чаяний Боливар прибег к образам из мира природы. Тремя годами раньше, выступая на конгрессе в Ангостуре, Боливар говорил о том, что природа подарила огромные богатства Южной Америке. Они покажут Старому Свету «великолепие» Нового Света
{971}. Более чем что бы то ни было еще Чимборасо, прославленный на весь мир в книгах Гумбольдта, стал идеальным символом революции. «Взойдите на Чимборасо, – писал Боливар своему старому учителю Симону Родригесу, – чтобы увидеть эту королеву земли, эту лестницу к богам и несокрушимую крепость Нового Света»
{972}. С Чимборасо, утверждал Боливар, человек имел беспрепятственное ви́дение прошлого и будущего. То был «трон природы»
{973} – непобедимый, первозданный и вечный.
Боливар находился на вершине славы, когда написал «Мое видение на вершине Чимборасо» в 1822 г.
{974}. Почти миллион квадратных миль Южной Америки были в его подчинении – территория значительно бо́льшая, чем была когда-либо империя Наполеона. Север южноамериканских колоний – большая часть нынешних Колумбии, Панамы, Венесуэлы и Эквадора – был освобожден, у испанцев оставалось только Перу. Но Боливару хотелось большего. Он мечтал о панамериканской федерации, простершейся от Панамского перешейка до южной оконечности Перуанского вице-королевства, от Гуадакиля на Тихоокеанском побережье западнее Карибского моря до берега Венесуэлы на востоке. Такое объединение стало бы, говорил он, «колоссом» и было бы способно «одним взглядом вызвать дрожь земли», – могучим соседом, так тревожившим Джефферсона
{975}.
За год до этого Боливар написал письмо Гумбольдту, где подчеркивал, как важны его описания южноамериканской природы. Именно вдохновенные сочинения Гумбольдта «вырвали» его и его соратников-революционеров из невежества
{976}; они научили их гордости за свой континент. Гумбольдт был, по словам Боливара, «первооткрывателем Нового Света»
{977}. Возможно, своим настойчивым интересом к вулканам Южной Америки он также вдохновил Боливара на призыв к объединению своей страны в борьбе: «Великий вулкан лежит у наших ног… (и) ярмо рабства будет сломано»
{978}.
Боливар продолжал прибегать к метафорам, почерпнутым из мира природы. Свобода была «драгоценным растением»
{979}; позже, когда хаос и раздоры обрушились на новые государства, Боливар предостерегал, что революционеры «балансируют на краю пропасти»
{980} и вот-вот «утонут в океане безвластия»
{981}. Одной из наиболее используемых оставалась метафора про вулкан. Опасность революции, говорил Боливар, сродни нахождению у вулкана, «готового взорваться»
{982}. Он заявлял, что южноамериканцы ходят по «вулканической местности»
{983}, имея в виду одновременно и великолепие и опасность Анд.
Гумбольдт заблуждался насчет Боливара. При первой их встрече в Париже летом 1804 г. и потом год спустя в Риме он принимал горячего креола за мечтателя
{984}, но, увидев своего старого друга, добившегося цели, он изменил свое отношение к нему. В июле 1822 г. Гумбольдт написал Боливару письмо, хваля его как «основателя свободы и независимости своей прекрасной родины»
{985}. Гумбольдт также напомнил, что Южная Америка была ему вторым домом. «Я повторяю свою хвалу народу Америки», – писал он Боливару
{986}.
Природа, политика и общество составляют треугольник связей. Природные ресурсы могут принести нации богатство, а дикая природа способна вселять в людей силу и убежденность. Эта идея, однако, может быть использована совершенно по-другому, как показали некоторые европейские ученые. С середины XVIII в. некоторые мыслители настаивали на «вырождении Америки»
{987}. Этой позиции придерживался французский натуралист Жорж Луи Леклерк, граф Бюффон, написавший в 1760-х и 1770-х гг., что в Америке все «скорчивается и уменьшается под скудным небом, на бедной земле»
{988}. В своем популярнейшем во второй половине века естественно-научном труде Бюффон объявлял Новый Свет плачевно отставшим от Старого. По Бюффону, в Новом Свете растения, животные и даже люди были меньше и слабее. Там нет крупных млекопитающих и цивилизованных людей, говорил он, и даже дикари были «худосочны»
{989}.
