Весной 1790 г. Форстер и Гумбольдт поехали в Англию, Нидерланды и Францию. Больше всего их манил Лондон, где все наводило Гумбольдта на мысли о дальних краях. Темза была запружена судами с товарами со всех концов света. Ежегодно порт принимал 15 000 судов с пряностями из Ост-Индии, сахаром из Вест-Индии, чаем из Китая, винами из Франции, древесиной из России
{76}. Река от берега до берега представляла собой «черный лес» мачт
{77}. Между большими торговыми кораблями теснились сотни барж и корабликов помельче. Все это скопление было впечатляющим портретом могущества Британской империи.
Вид на Лондон и Темзу. Акватинта Р. Хейвелла, 1836 г.
© Wellcome Collection / CC BY
В Лондоне Гумбольдт познакомился с ботаниками, путешественниками, художниками, философами
{78}. Он виделся с капитаном Уильямом Блаем (командовавшим бунтом на «Баунти») и Джозефом Бэнксом, ботаником Кука в первом кругосветном плавании, теперь ставшим президентом Королевского общества (Royal Society) – самого крупного объединения ученых Британии. Гумбольдт пришел в восторг от очаровательных рисунков и набросков, привезенных художником Уильямом Ходжесом из второго плавания Кука. Ранним утром, открывая глаза, Гумбольдт видел на стене своей комнаты гравюры с судами Ост-Индской компании, что часто служило ему тягостным напоминанием о его несбывшихся надеждах
{79}. «Меня обуревает такое нетерпение, – записал он, – что мне часто кажется, что я схожу с ума»
{80}.
Когда грусть становилась невыносимой, он предпринимал в одиночестве длительные прогулки. Однажды, бродя по сельскому Хэмпстеду к северу от Лондона, он увидел на стволе дерева объявление о вербовке моряков
{81}. На короткий миг ему показалось, что нашелся ответ на его желания, но, вспомнив о суровости матери, он опять затосковал. Гумбольдт испытывал необъяснимую тягу к неведомому, то, что немцы называют Fernweh – тоской по дальним краям, – но он был «слишком послушным сыном»
{82}, он признавал себя неспособным пойти против материнской воли.
Считая, что постепенно сходит с ума, Александр стал писать своим немецким друзьям «сумасшедшие письма»
{83}. «Мои несчастные обстоятельства, – писал он другу накануне отъезда из Англии, – принуждают меня хотеть того, что мне недоступно, и делать то, что мне не нравится»
{84}. При этом он пока не осмеливался обмануть ожидания матери, стремившейся дать ему элитарное прусское образование.
По возвращении домой тоска Гумбольдта сменилась неутомимой энергией. Его сжигало «постоянное нетерпение», как будто за ним гнались «10 000 свиней»
{85}. Он хватался то за одно, то за другое, перепрыгивая с одного предмета на другой. Он больше не чувствовал неуверенности в собственных умственных способностях или отставания от старшего брата. Теперь он доказывал самому себе, друзьям, родным, насколько он умен. Форстер был убежден, что «ум Гумбольдта чрезвычайно перегружен», это мнение разделяли и другие
{86}. Даже невеста Вильгельма фон Гумбольдта, Каролина фон Дахрёден, была встревожена, хотя познакомилась с Александром совсем недавно. Симпатизируя ему, она боялась, что он «сломается»
{87}. Многие знавшие его часто обращали внимание на его неугомонную активность и ускоренную речь, со «скоростью скаковой лошади»
{88}.
В конце лета 1790 г. Гумбольдт приступил к изучению финансов и экономики в Академии торговли в Гамбурге. Всевозможные цифры и счетные книги он ненавидел
{89}. В свободное время он погружался в научные трактаты и отчеты путешественников, изучал датский и шведский языки – лишь бы отвлечься от учебных предметов
{90}. Он пользовался любой возможностью выйти на берег Эльбы в Гамбурге и провожать там глазами большие торговые суда с грузами табака, риса и индиго из Соединенных Штатов. «Зрелище кораблей в гавани», признавался он друзьям, помогало ему держаться, символизируя его надежды и мечты
{91}. Он не мог дождаться, когда станет наконец «хозяином собственной судьбы»
{92}.
Ко времени окончания учебы в Гамбурге Гумбольдту исполнился 21 год. Снова уступая воле матери, он записался в июне 1791 г. в престижную Горную академию во Фрайберге, городке близ Дрездена
{93}. Это был компромисс: там он готовился к карьере в прусском Министерстве недр, чтобы успокоить мать, и одновременно получал возможность заниматься интересовавшими его науками и геологией. Академия была передовым заведением этого рода, там преподавали последние геологические теории в разрезе их практического применения в горнодобывающей отрасли. Кроме того, там образовалось собственное научное сообщество, привлекавшее лучших студентов и профессоров со всей Европы.
