Этот церемониальный прием раздражал Гумбольдта. Как ни неприятны ему были подобные моменты, он старался сохранять вежливость и терпение. Русский поэт Александр Пушкин был сражен эрудицией Гумбольдта. «Увлекательные речи так и бьют из его рта, – сказал Пушкин, – как вода, извергаемая из (пасти) мраморного льва в фонтане Большого каскада в Петергофе»
{1285}. В частном порядке Гумбольдт жаловался на церемониальную помпу. «Я почти падаю под тяжестью обязанностей», – писал он Вильгельму
{1286}. При этом он пытался использовать свою славу и влияние. Воздерживаясь от публичной критики условий жизни крестьян и батраков, он дерзал просить царя о милости к некоторым из ссыльных, которых встретил в своем путешествии
{1287}.
Императорская академия наук в Санкт-Петербурге и обсерватория
© Wellcome Collection / CC BY
Кроме всего прочего, Гумбольдт выступил с речью в Императорской академии наук в Санкт-Петербурге, положившей начало широкому международному научному сотрудничеству. На протяжении десятилетий Гумбольдта интересовал геомагнетизм – в не меньшей степени, чем климат, – так как он представлял собой глобальную силу. Полный решимости больше узнать о том, что он называл «загадочным движением магнитной стрелки»
{1288}, Гумбольдт предложил создать по всей Российской империи сеть станций наблюдения. Целью было понять происхождение магнитных колебаний: земные они – вызваны, к примеру, изменениями климата – или связаны с воздействием солнца. Геомагнетизм представлял собой ключевое явление для понимания соотношения между небесами и землей, ибо, объяснял Гумбольдт, он способен «открыть нам, что происходит на большой глубине внутри нашей планеты или в верхних слоях нашей атмосферы»
{1289}. Гумбольдт давно изучал это явление. В Андах он открыл магнитный экватор, а во время вынужденного пребывания в Берлине в 1806 г., когда вторжение в Пруссию французской армии не позволяло ему вернуться в Париж, вместе с коллегой занимался магнитными наблюдениями круглосуточно, каждый час; вернувшись в 1827 г., он повторил этот эксперимент
{1290}. После экспедиции в Россию Гумбольдт настоятельно рекомендовал немецким, британским, французским и американским властям работать вместе для сбора данных по всему миру. Он взывал к ним как к членам «великой конфедерации»
{1291}.
Не прошло и нескольких лет, как мир окутала сеть магнитных станций: они возникли в Санкт-Петербурге, в Пекине, на Аляске, в Канаде и на Ямайке, в Австралии и в Новой Зеландии, на Цейлоне и даже на далеком острове Святой Елены в Южной Атлантике, куда был сослан Наполеон. За три года будет проведено около двух миллионов наблюдений
{1292}. Подобно современным ученым, занимающимся изменениями климата, люди, работавшие на этих станциях по всему миру, собирали данные для того, что сегодня назвали бы «Большим научным проектом». Это было крупномасштабное международное сотрудничество – так называемый «магнитный поход».
Кроме того, Гумбольдт использовал свое выступление в Санкт-Петербурге для поощрения изучения климата по всей обширной Российской империи. Ему требовались данные о воздействии на климат вырубки лесов – первое обширное исследование влияния человека на климатические условия. По словам Гумбольдта, долгом ученых было изучать меняющиеся составляющие в «экономике Природы»
{1293}.
Спустя две недели, 15 декабря, Гумбольдт покинул Санкт-Петербург. Перед отъездом он вернул треть денег, выделенных ему на расходы, попросив Канкрина профинансировать на них какого-нибудь другого исследователя
{1294}. Приобретение знаний превышало важностью его личную финансовую выгоду. Его экипаж был битком набит коллекциями, собранными для прусского короля: Гумбольдт даже прозвал его «кабинетом естественной истории на колесах»
{1295}. Тут же ехали его приборы, блокноты с записями и роскошная семифутовая ваза на постаменте – подарок царя наряду с дорогой собольей шубой
[31].
Возвращаться в Берлин пришлось в лютый мороз. Под Ригой, на опасной обледенелой дороге, кучер Гумбольдта допустил оплошность, и экипаж на полном скаку врезался в ограждение моста. Ограда не выдержала удара, одна из лошадей упала с высоты восьми футов в реку, потянув за собой повозку. Один бок экипажа был полностью смят. Гумбольдт и другие пассажиры вывалились наружу и шлепнулись в каких-то четырех дюймах от края моста. Как ни удивительно, пострадала только злополучная лошадь, но сильно досталось и карете, починка которой вызвала задержку на несколько дней. Гумбольдт тем не менее не терял воодушевления и шутил, что они, должно быть, очень живописно выглядели
{1296} на самом краю моста, и был очень доволен тем, что трое ученых в одном экипаже предложили кучу «противоречивых теорий»
{1297} о причинах аварии. Рождество они провели в Кёнигсберге (нынешний Калининград), и уже 28 декабря Гумбольдт прибыл в Берлин. Он был так переполнен идеями, что походил на «котел с кипящей водой»
{1298}, как отозвался о нем их общий с Гёте друг.
