Выносливые у Натери войны. После такого перехода, всего двенадцати часов отдыха – и в битву? Но им, видимо, хватило.
Лан обернулась, приставив ладонь к глазам, словно солнце её слепило, посмотрела на башни. Баллисты стояли в полной готовности, ковши опущены и заряжены, канаты натянуты. Снизу, из-под галереи, там, где варили смолу и кипятили воду, тянуло влажным паром, пованивало палёными тряпками. В металлических корзинах ждали своей очереди просмолённые стрелы. Хотя от них сегодня проку будет немного – нечего жечь.
Иверс подошёл вразвалочку, заложив большие пальцы за поясной ремень. Мельком глянул на лес и отвернулся, сплюнул досадливо.
– Я проверил, госпожа, – отчитался угрюмо. – Всё в порядке, всё как велено. Крестьяне в подземных ходах, да господском доме – сидят, как сельди в бочке, воют. Но тихонечко. Мудрые в казармах лазарет обустроили, ждут. На кухнях во всю кочегарят. Хотели прямо на стены еду подавать, но я отговорил. Не всё ж время у нас тут жарко будет. В передышках станем партиями отправлять, чтобы передохнули и подкрепились. Осталось лишь ждать. Дайте-ка бронь проверю.
Не дожидаясь разрешения, бесцеремонно развернул аэру спиной, подёргал ремни наплечников, проверил застёжку горжета
[40], поправил хауберк
[41].
– Нигде не жмёт?
– Нормально, – отозвалась Лан, поворачиваясь самостоятельно. – Тяжеловато, но нормально. Жарко только.
– Терпите, коли захотели здесь остаться.
– Терплю, – согласилась Кайран. Снова глянула на лес – вши заелозили активнее, от полоски деревьев потянулись тоненькие ручейки. Пока ещё хаотичные – без толку и ладу. Но это только пока. – Нагдар давай плащ и шлем. Сейчас начнётся.
– Лан, может, лучше всё-таки я их нацеплю? – хмуро спросил аэр. – Уж больно штуки приметные. Специально же выцеливать будут.
Сейчас Ланар меньше всего походил на лейтенанта Её Величества. Такая же кольчуга, как у всех. На голове вместо треуголки, которая, кажется, к его макушке прирасти успела, конический шлем с длинным наносьем. В кожаных кольцах у пояса топоры – тяжёлый и поменьше.
– Давай сюда, – огрызнулась аэра, – не ты тут господин. Они будут выцеливать, а я не стану подставляться. Солдаты должны видеть, что не удрала… выть.
Лан вырвала из рук брата ярко голубой плащ, накинула на плечи, накрепко пристегнула фибулой, продев её прямо через кольчужные звенья. А шлем, с коронкой в виде кованных волн, выкрашенных в голубое, Нагдар отдал сам. Понял, видно, что спорить бесполезно. Да и толку спорить? Много ли солдаты навоюют без господина-то? Ну, в данном случае, без госпожи. Вождь на то и вождь, чтобы за собой вести.
Элва надела шлем, путаясь в жёстких завязках, попыталась закрепить ремень. И тут Лан показалось, будто её в спину толкнули – несильно, мягко даже. Аэра не сразу и сообразила, что случилось.
– Кайран! – грохнули воины второй раз, ударив в щиты или просто по камню.
Угрюмый, даже зловещий клич донёсся отовсюду: со стен, башен, из щелей бойниц, с галерей, снизу – со двора, от ворот.
И третий раз – едино, слаженно, словно отрепетировано: «Кайран!».
Элва тяжело сглотнула, оттягивая ремень шлема. Не раз ей доводилось слышать, как воины приветствуют господина. Но никогда раньше так не чествовали её саму.
Лазоревый стяг Кайранов, безвольной тряпкой повисший на флагштоке донжона, пополз вниз. Лан и рта открыть не успела, как новое знамя – гордо распятое на перекладине – поднялось, расправляясь. То же ярко-голубое полотнище, тот же жёлто-золотой круг из причудливо закрученных лепестков воды. А вот посередине – вышитый чёрным волк. Да нет, волчица, яростная, оскаленная.
– Это что? – сипло пробормотала аэра.
– Даймонд сказал, что они должны знать, за кем идут и кого защищают, – отозвался Нагдар.
И будто услышав его слова, замок в четвёртый раз дрогнул от клича: «Волчица! Волчица из Ис’Кай!».
– Не хочу, – прошептала Лан, едва заметно мотая головой, – не хочу! Нагги, ты и вправду не понимаешь? Они не защищать меня будут. Они умирать за меня станут!
– Без тебя они умрут гораздо быстрее, – неожиданно жёстко отчеканил брат. – Прекрати истерику, раньше надо было. А теперь поздно уже.
Рулон Пути размотался до конца, лёг краем под пятки. А впереди раззявила пасть Бездна. Обратно никак. Время не умеет течь назад. Теперь только прыгать. Может быть, и дотянешься до той стороны.
Кайран снова потянула ремешок шлема. Шагнула к краю галереи, тяжело, словно он со скалу весом был, вытянула из ножен фамильный меч Кайранов. Перехватила рукоять поудобнее, медленно выпрямила локоть, целясь треугольным концом клинка в низкие тучи. И опять это случилось – будто кто специально продумывал, просчитывал сцену, заранее расписал каждый шаг актёров. Облака разошлись, и в прореху выглянуло солнце, облив аэру ярким весенним светом.
– С нами духи! – завопил снизу кто-то тоненько, истерично.
Крик подхватили, размножили сотней глоток. Не было в этом больше ничего ни торжественного, ни мрачного. А вот надежда – её хоть ведром черпай.
Лан закрыла глаза – всего на один удар сердца. Хорошо она встала, у самого края парапета. Снизу слезы, по щеке ползущей, никто не разглядит. А рассмотрят, так примут за отблеск кольчуги. А к тем, кто рядом, она спиной повернулась.
***
Подниматься снизу на стену – всё равно, что из болота всплывать. И тяжело, и к верху рвёшься, чтобы хоть ещё разок воздуха глотнуть. Во дворе замка – воплотившийся в явь ночной кошмар. Жирный тяжёлый дым от жаровен и костров пластается по земле, липнет к камням. На голову, как дождь, сыплются хлопья пепла и искры от догорающих галерей лучников. Кто-то из огненных – чтоб ему в Серебряных Лесах холодно стало! – прежде чем его к праотцам отправили, всё-таки умудрился подпалить деревянные навесы. А тушить их некому. Да и сил на это не хватает.
Элвы мечутся в колодце двора, как духи в огненной яме: крики, ругань, приказы, стоны и вопли раненных. В ворота мерно, без устали, правда, пока и без толку, ботает таран. Эти проклятые байдары, перевёрнутые над головами атакующих, служат неплохой защитой и от горячей смолы, и от стрел. Действительно, как черепахи под панцирем.
А на стене просто мечта. Крепкий ветер относит гарь. Небо улыбается проталинами синего , солнышко светит. И палёным воняет не так сильно.
Кайран остановилась на последней ступеньке, вдыхая всей грудью. Ей казалось, что она никогда больше не сможет надышаться вволю. На всё плевать: на уставшее тело, измотанное до такой степени, что уже не чувствует веса доспехов. На трое суток почти без сна. Это как раз даже хорошо: голова пустая и звонкая. Правда, сухие глаза с недосыпа жжёт, словно в них песка насыпали. На то, что живот – единственное живое, что в ней осталось – скулит и ноет, требуя еды, но времени нет даже хлеба на бегу перехватить. Нет, на всё это плевать. А вот то, что дышишь не воздухом, а сажей, мучает.
