— Так и с Францией у нас получается, Спиридон Иваныч, — Гартман слегка понизил голос. — Ничего плохого не могу сказать о графе Орлове — боевой генерал, редкая умница, честный и прямой человек. Но не на месте граф, хоть режьте меня! На посольскую службу попал он после тяжких ранений, лишившись глаза и будучи неспособным по состоянию здоровья продолжать службу в армии. Киснул, хандрил генерал на долгом излечении — вот и пожалел его государь, дал живое дело. Прости меня, Господи, — о человеке подумал, а о деле нет. Или Баранов этот… Не смею судить о нужности и важности Верховной распорядительной комиссии как таковой, однако пример полковника Баранова, отвечающего за противодействие терроризму, весьма нагляден! Не знаю, каким уж он был артиллеристом, не ведаю путей, которыми попал в сию комиссию — но результат налицо! Один-единственный инспекционный вояж полковника в Румынию, Швейцарию и Францию отбросил все оперативные наработки Департамента полиции и его заграничных бюро на много лет назад!
Дендрино сочувственно покашлял, но прерывать собеседника опять не стал.
— В Париже полковник, ознакомившись с деятельностью сыскной агентуры, сумел договориться с префектом Парижа Луи Андрие о реорганизации Заграничной службы при непосредственном участии помощника префекта, некоего Мерсье, — продолжил Гартман. — Французы при этом поставили условие, чтобы в Париже не было других агентов нашего Третьего отделения. Вот вам и реорганизация, Спиридон Иванович! Баранов по завершению командировки спокойно отбыл в Петербург, а координацией действий французской агентуры вынужден заниматься сам посол! Неслыханное дело! Как вы можете догадаться, сами французские агенты в наших российских делах оказались, увы, несостоятельными! Иначе и быть не могло — по моим сведениям, нынешние и языка-то русского не знают!
Гартман вздохнул, вытянул за цепочку брегет, щёлкнул крышкой.
— А вы упрекаете меня в недоверительности разговора, Спиридон Иваныч! Все тайны наши, как есть, выдал вам… Понимаете теперь, что никак нельзя мне в Париж самому обращаться? Здесь, в Неаполе, у меня на редкость удачное прикрытие. Узнают обо мне французы — немедленно поделятся новостью с итальянскими коллегами, и конец моему прикрытию. И вы, Спиридон Иваныч, без верного помощника в тайных делах останетесь!
— Но ведь время потерять можем! — едва не простонал Дендрино.
— Не извольте беспокоиться на сей счёт, Спиридон Иваныч! — перебил Гартман. — Желаемого вами ускорения можно достигнуть совершенно иначе, уверяю вас! Вариант первый: вы лично можете обратиться к графу Орлову. Но, как понимаете, это вызовет на парижской улице Гренель лишь раздражение. Вам немедленно напомнят, что в Париже центральная резидентура в Европе. И про великую разницу в объёме работы там и тут, в Италии, напомнят! Чего греха таить — там действительно революционеров и социалистов с бомбами гораздо больше, чем здесь, слава Создателю! Признаться, я в Италии и четверти забот и усилий моих парижских соратников не имею!
— Чёрт, а ведь об этой стороне дела я даже как-то не подумал.
— И впредь не думайте, Спиридон Иваныч! — посоветовал жандарм. — Ни к чему вам нашими проблемами голову забивать. А посему сделаем так: дождёмся телеграфного подтверждения от моих людишек о прибытии почтового дилижанса в Чивитавеккью — и отобъём в Петербург свои рапорта. Вы в МИД, я — своему начальству. Оба выразим озабоченность нештатной ситуацией с японским посланником. А вы ещё и обратите светлейшее внимание канцлера Горчакова на целесообразность привлечения к делу парижской резидентуры! И всё закрутится как надо, уверяю вас, Спиридон Иваныч! Наши начальники-министры скорее договорятся, нежели мы, право слово! А о моём вкладе в вашу дипломатическую лепту пока помолчите, ладно? Успеется, поверьте.
Глава третья
Путешествие японцев из Неаполя в Турин вряд ли можно было назвать спокойным и безмятежным. Выкупив места в почтовой карете и явившись к назначенному часу на станцию отправления, Эномото и его спутники вдруг обнаружили, что будут не единственными пассажирами. На переднем сиденье внутри дилижанса расположились двое невозмутимых мужчин. Эномото на французском, немецком и фламандском языках попробовал указать незнакомцам на их явную ошибку — однако мужчины только разводили руками и отвечали трескучими фразами по-итальянски. Тогда Эномото отправился за разъяснениями в почтовую контору станции.
Однако и там служащий, ещё вчера сносно объяснявшийся по-французски, за ночь словно напрочь разучился говорить на этом языке и к тому же изрядно поглупел. Эномото перешёл на немецкий, потом на фламандский языки — результат был тем же. Японец в отчаянии попытался прибегнуть к интернациональному языку жестикуляции: подведя служащего к карете, он обвёл её широким жестом и потыкал в себя и спутников пальцем — мол, это всё моё! Не помогло даже предъявление квитанции оплаты, в коей были перечислены номера всех откупленных в карете мест, внутренних и наружных. Всё было без толку!
— Итальянец в форменной фуражке с кокардой из двух скрещенных почтовых рожков кивал, широко улыбался японцам и снова начинал тарахтеть по-своему. Ткнув рукой в японских путешественников, он загнул на левой руке три пальца, спрашивая взглядом подтверждения: верно ли, мол? Против этого возразить было трудно, и тогда итальянец начинал пересчитывать на пальцах свободные места в карете — шесть наружных и четыре свободных внутри кареты. Десять, синьор, верно? А вас трое — так что же вам ещё нужно, почтеннейшие? Неужели вам троим не хватит оставшихся мест? Эномото, стараясь сдерживаться, снова и снова пытался объяснить, что невесть откуда взявшиеся пассажиры, не принимающие участия в арифметических дебатах, занимают места в карете, оплаченные японскими путешественниками.
Служащий снова кивал, прижимал руки к сердцу и опять разражался длинной тирадой по-итальянски. Он пренебрежительно махал на посторонних пассажиров рукой: не обращайте, мол, внимания, сеньоры…
Кучер в алой грязноватой ливрее с гербом Турн-и-Таксис
[18] и охранник со старым ружьём, сидевший на почтовом ящике, следили за спором пассажиров и служащего с живым интересом, громко обменивались репликами по этому поводу и поминутно покатывались со смеху. Эномото, привыкший за время учёбы в Европе к бесцеремонности европейцев, почти не обращал на это внимания. Однако Уратаро Сига и Асикага Томео, для которых непочтительность простолюдинов и их насмешки были оскорбительны, то бледнели до синевы, то багровели. Почувствовав, что его спутники могут вот-вот вспылить и устроить громкий скандал, Эномото счёл за благо прекратить бесполезный спор и повернулся к своим спутникам:
— Не стоит так волноваться по поводу бесцеремонности варваров! Это их обычная манера поведения, поверьте. В Европе, господа, вам придётся привыкать ко многому, в том числе и непочтительному вниманию со стороны совершенно незнакомых людей! Давайте-ка лучше займём места в экипаже. Возможно, что этот итальянский пройдоха просто не понял вчера, что я желал откупить все места в карете. А возможно, просто хитрит. В любом случае мы ничего сейчас не докажем.
