— Тут возможен и другой вариант, — живо перебил Стремоухов. — Вполне возможно, что именно в Париже господин Асикага узнал нечто для него важное. Либо только во Франции мог выполнить тайное поручение своего шефа и доложить ему об этом.
— Да, такое тоже возможно… Благодарю за откровенность, господин Стремоухов! Обещаю, что сохраню наш разговор в тайне. Знаете, господин директор, ведь меня тоже пока нельзя назвать другом России. Я — подданный Японии, её полномочный представитель в вашей стране. И вынужден, как уже говорил вам, поступать так, как велит мне долг. Но поверьте, господин директор департамента: я очень хотел бы быть другом России. И стараюсь вести с вами честную, насколько это возможно, игру!
— Благодарю за откровенный разговор, господин вице-адмирал! Позвольте проводить вас?
— Да, конечно! Надеюсь, что мы с вами всё-таки выполним возложенную на нас миссию и доведём наши переговоры до взаимоприемлемого итога. Честь имею, господин директор!
Глава девятая
Долгожданная депеша, совершив непостижимое для сознания Сайго Такамори путешествие через полсвета, была получена им шестого дня девятого лунного месяца седьмого года Мэйдзи
[47].
Было утро. Сайго, как обычно, посетил открытую им в Кагосиме школу самураев, принял доклад управляющего поместьем, позавтракал. За раздвижной стенкой, в смежном помещении, уже собрались младшие военачальники, ждущие его распоряжений и указаний на сегодняшний день. Сайго не торопился их принять — он вообще никогда не торопился, считая, что поспешность приемлема лишь в скоротечных боевых схватках. Откинувшись на пятки и уперев ладони в колени, военный министр замер в неторопливых размышлениях, прикрыв глаза тяжёлыми веками.
Услыхав шелест кимоно, он в удивлении приоткрыл глаза: вышколенные слуги не смели мешать ему в минуты размышлений. Лишь событие чрезвычайной важности могло заставить их нарушить священное уединение господина.
Согнувшись в глубоком поклоне, слуга легко опустился на колени, откинулся на пятки и, продолжая оставаться в позе почтительного поклона, протянул ему обеими руками широкую плоскую шкатулку палисандрового дерева.
— Простите, высокородный! Но вы сами велели без промедления доставлять вам известия, приходящие на телеграфную станцию Кагосимы на указанное в депеше имя…
Увидев, что военный министр чуть шевельнул толстыми пальцами, слуга поспешно откинул крышку шкатулки и приблизил её к коленям Сайго. Однако тот лишь бросил на шкатулку короткий взгляд и тут же перекатил желтоватые, в красных прожилках глаза на затылок слуги, так и пребывающего в глубоком поклоне.
Сверху в шкатулке лежал телеграфный бланк депеши европейского образца на немецком языке, из-под него был виден лист желтоватой рисовой бумаги с двумя столбиками иероглифов — перевод.
Сайго Такамори терпеть не мог ничего европейского, хотя, дав в своё время согласие занять должность военного министра в новом правительстве Мэйдзи, должен был относиться к провозглашённой императором политике открытости более терпимо. Но кто посмеет указать ему?
— Оставь шкатулку, — наконец глухим басом распорядился министр. — И позови ко мне инженера из телеграфной конторы.
У него не было и тени сомнения в том, что депешу из Европы ему принёс не рядовой служащий телеграфной конторы, а её начальник. И что этот начальник непременно ждёт — ведь могущественному министру могли понадобиться какие-то пояснения. А их не подобало принимать от мелких служащих.
Появившемуся человеку в синей форме европейского образца Сайго кивнул на шкатулку:
— Прочтите…
Человек в форменной одежде еле сдерживал дрожь: он знал об отвращении военного министра ко всему иноземному. Но даже всесильный министр ничего не мог поделать, если Токио обнародовало категорическое распоряжение об обязательном ношении на службе мундиров европейского образца! Взяв в руки лист бумаги с переводом, инженер прочёл:
— «Потребное количество сукна жёлтого цвета для его превосходительства закуплено. Товар будет отправлен из Гамбурга в ближайшее время. С почтением ожидаю указаний на этот счёт». Подпись: «Аритомо».
Сайго, кивнув, перевёл глаза на замершего в отдалении слугу:
— Принеси мне шкатулку под моей печатью из малого сундука.
В той шкатулке лежала бумага с ключом к шифру — всего два столбика иероглифов. Ключевых слов было мало, и Сайго не составило труда запомнить их все. Но дело было важным, и министр всё же решил подстраховаться. Он положил рядом два листа бумаги — с переводом депеши и с ключом — и склонился над ними.
Да, так и есть. Дурацкий и вполне безобидный текст депеши теперь превращён в важное донесение, которое призвано вскоре изменить судьбу Японии. Его следовало читать так: необходимые документы посланцем добыты, и он готов пустить их в дело. Если бы в депеше речь шла о сукне коричневого цвета, это означало бы, что нужной встречи в Париже, не произошло. Упоминание о шёлковой ткани рассказало бы о временных затруднениях, а белая
[48] ткань сказала бы о провале миссии посланца. Имел значение и упомянутый в депеше порт отправки товара, и подпись, поставленная внизу.
Пока же всё шло хорошо. Однако Сайго не спешил разглаживать две глубокие вертикальные морщинки меж густых бровей. Он отложил бумаги в сторону и кивнул инженеру:
— Расскажите мне, каким путём пришло это крылатое сообщение в Японию.
Телеграфная связь, начав своё победное шествие по миру ещё в тридцатые годы девятнадцатого столетия, через четыре десятилетия усилиями Великой северной компании из Дании добралась и до Японии. Датчане проложили подводный кабель из Копенгагена до Либавы, а оттуда уже наземные провода пошли на запад и на восток. Одна линия через Варшаву и Берлин дотянулась до Парижа, а там, через море, до Англии и Америки. Другая соединила русскую столицу Петербург и далее Москву, Омск, Иркутск и Владивосток. Здесь, у края евроазиатского материка, датчане снова использовали кабель в гуттаперчевой оболочке, и в 1872 году дотянули его по морскому дну до Нагасаки. Через год по всей Японии уже были поставлены столбы с рядами чёрных проводов.
Сайго не мог не оценить важности нового вида связи, особенно в военном деле: с появлением телеграфного сообщения между Токио и его резиденцией в Кагосиме он мог получать депеши из императорского дворца не через два дня, которые потребовались бы посыльному на быстрой лошади, а буквально через несколько минут после его отправки.
Однако он всё ещё относился к телеграфу с презрительным неодобрением. Одно дело — телеграф тут, в Японии. И совсем другое — тысячи ри
[49] проводов по чужим землям, десятки рук, через которые проходят важные известия. Именно по этой причине и был придуман шифр, с помощью которого посланец в Европе мог передать на родину нужное сообщение.
