— Прощения просим, конечно, — забормотал железнодорожный усач, обшаривая глазами то подозрительные свёртки, то китайца. — А из какой посуды господа хорошие шампанское пить станут? Может, в буфетную сбегать, там бокалы спросить?
— Я и сам хотел попросить об этом, любезный! — Берг ловко сунул кондуктору ещё рублёвку. — Сбегай-ка в вокзал, спроси!
Проводив глазами усача, Берг повернулся к японцу:
— И надо же вам внимание к себе привлекать, господин Асикага! Чем вас европейский костюм не устраивал? Сейчас сюда полвокзала сбежится вашим экзотическим кимоно полюбоваться, да голыми ногами… Да и прохладно вам в кимоно на ветру будет, полагаю…
— Не надо обо мне беспокоиться, прапорщик! — процедил Асикага. — Лучше скажите, зачем вы за бокалами этого мужлана послали? Что мы с ними делать будет?
— Важен не бокал, а повод всучить мужичку лишнюю денежку, — возразил Берг. — А-а, вот и наш благодетель! Как тебя зовут-то, благодетель?
— Трофимом мать с отцом нарекли, — усач подал Бергу небольшую звякнувшую корзинку, накрытую чистой салфеткой. — Я извиняюсь, конечно, за любопытство — а что у господ в тряпки замотано? Потому как железная дорога и забота о подвижном составе…
— А-а, это клюшки для гольфа, любезный! — пренебрежительно махнул рукой Берг. — Игра такая, вроде лапты, неужели не знаешь?
— Ага, для лапты, — кондуктор ещё раз обшарил глазами свёртки, потоптался на дебаркадере и полез на площадку. — Три раза звякнули, счас отправимся. Значить, как до конца дебаркадера проедем, я соскочу, да и к Прохору. С посудой поаккуратнее, честью прошу, господа!
Состав дёрнулся, лязгнул сцепкой. Усач Трофим, стоя на подножке, выставил разрешающий сигнальный флажок. Когда вагон проплыл мимо дежурного по вокзалу, Трофим спрыгнул, козырнул чудным пассажирам и крикнул:
— Так что счастливо оставаться, господа хорошие! Бутылок не кидайте только в сторожей на путях!
Когда последние станционные постройки остались позади, Берг, свесившись на поручнях, глянул в обе стороны и, удовлетворённый, с силой пошатал рукой металлическую лестницу, ведущую на крышу, повернулся к японцу:
— Ну-с, господин Асикага, вот вам моё письмо властям — на случай крайнего для меня исхода, как говорится. Позвольте ваше — чтобы тела, ежели что, не обшаривать. Ага, есть. Ну, я тогда вперёд, с вашего позволения, полезу. Оружие наше подадите потом, не сочтите уж за труд!
Берг легко вскарабкался на крышу, принял из рук японца свою саблю и его катану, отошёл подальше от края и осторожно распрямился в полный рост. Железная крыша вагона, вся в кругляшках заклёпок, была покатой в гораздо большей степени, нежели казалось снизу. И к тому же довольно скользкой после недавней помывки в депо. Вдоль всего вагона, в два ряда, крыша была оснащена выходами коротких труб, прикрытыми сверху грибовидными колпачками. На дальнем конце крыши виднелись две трубы подлиннее — из одной курился лёгкий дымок. Относительно ровная «дорожка» по центру крыши была во множестве усеяна крышками лючков — очевидно, для доступа железнодорожной обслуги и ремонтников.
Вагон на ходу основательно пошатывало, и Берг тут же сделал ещё одно весьма неприятное открытие: это было далеко не то мягкое покачивание, едва ощутимое в купе первого класса. К тому же там, внизу, от толчков и силы инерции на поворотах рельсового пути можно было легко предохраниться, опершись на мягкую обшивку стенок или ухватившись за многочисленные поручни, нарочно предусмотренные для удобства господ пассажиров. Здесь, наверху, хвататься при резком толчке на стрелке или при торможении состава, было просто не за что…
Нет чтобы мне, дураку, туфли для лаунт-тенниса на каучуке надеть, подосадовал Берг, шоркая ногой по железному скату. Впрочем, япончик мой и вовсе на каких-то деревяшках стоит… М-да, вот ведь канцелярия какая нарисовалась — нарочно и не придумать! Единственная ровная площадка узкая вдоль вагона — и та вся в лючках! С дурацкими ручками в виде скоб. Забудешь вниз глянуть — и споткнёшься непременно, рухнешь на одну из этих вентиляционных труб. Не башку расшибёшь, так рёбра поломаешь…
— Позвольте! — японец, чуть задев Берга, проскользнул мимо него, на ходу взяв у противника свою обёрнутую шёлковой тканью катану.
Тяжёлую шкатулку, с которой он так и не расстался даже при подъёме на крышу, Асикага бережно уложил на железную крышу. А чтобы та не соскользнула вниз при толчке или при неловком движении, прикрепил её к скобе лючка концом ткани. Освобождённый таким же манером меч Асикага привычно засунул за пояс кимоно, дёрнул за неприметную ленточку у ворота, отчего полоскавшие на ветру широкие рукава подтянулись к плечам и стали гораздо уже.
— Ключик не забудьте снять, господин дуэлянт! — напомнил Берг. — Не приведи господи, свалитесь с крыши — что мне тогда делать?
— Я готов, господин прапорщик! — Асикага сдернул с шеи цепочку с ключом, набросил её на ближайшую вентиляционную трубу, с достоинством поклонился и выпрямился, непринуждённо стоя на чуть расставленных ногах и словно не замечая раскачивания набирающего ход поезда.
Поморщившись от клуба дыма, вдруг нанесённого ветром от паровоза, Берг кивнул, расстегнул и бросил в сторону сюртук, следом за ним ножны сабли, натянул тонкие кожаные перчатки. Не удержавшись, он коротко отсалютовал противнику поднятым клинком и встал в позу фехтовальщика: правая нога с вывернутой наружу ступней впереди, левая чуть согнута в колене.
— Какой сигнал выберем? — крикнул он, переждав длинный гудок локомотива.
Асикага чуть пожал плечами, крикнул в ответ:
— Следующий гудок!
* * *
Титулярный советник Павел Родионович Павлишин, занимавший вместе с супругой купе второго класса в вагоне № 2, осторожно покосился на свою благоверную и, словно нечаянно, откинул крышку дорожного погребца. Предупреждая готовую сорваться с уст супруги резкую реплику, кивнул на окно:
— А ты не видела, мамочка моя, не возвращался к себе в купе этот молодой господин с офицерской выправкой? Я, сколько смотрел, не видал! С китаёзой этим, из первого купе, перед самым отправлением как прошли по дебаркадеру куда-то назад, так и всё! Неужели отстали? Как ты полагаешь, мамочка?
Супруга мельком взглянула на толстое стекло, словно ожидая увидеть там спешащего в своё купе симпатичного офицера, и скептически уставилась на бокал в руке мужа, уже наполненный живительной влагой.
— Я другое вижу, Павел: ты никогда не остановишься! И к чему, спрашивается, назюкиваться опять? Ты же в вокзале две рюмки выпил — вот и довольно! Поставь настойку обратно, слышишь?!
— Как же я поставлю, мамочка, ежели оно непременно разольётся? — резонно возразил супруг, поднося бокал к губам. — И обратно в графин не сольёшь, вишь, как качает! Обивка погребца потратится, мамочка!
— Бережливый какой! — фыркнула супруга. — Ты бы лучше утробу свою ненасытную поберёг — льёшь и льёшь в неё кажную минуту. И как она лезет в тебя только… Закуси хоть, осоловеешь ведь! Баранку хоть возьми, горе моё! Опять башку свою расшибёшь, как третьего дня!
