— Вы правы, господин Белецкий: ваш официальный визит ко мне в нынешней ситуации вполне мог иметь для вас печальные последствия. То же самое касается и нынешней встречи: что бы вы знали, дипломаты тоже находятся под наблюдением особой службы русской полиции, хотя это и не связано с Бергом. Так что подробно поговорить нам здесь, увы, не удастся. Скажите только: вы имеете какие-то сведения о его пребывании? Поверьте, мне очень не хватает Мишеля, и я не менее вашего обеспокоен его судьбой.
Теперь и Белецкий обратил внимание на приближающуюся к собеседникам фигуру.
— Господин вице-адмирал, на каменном парапете возле моего экипажа для вас в саквояже оставлена посылка от Мишеля Берга. Там же — письмо, адресованное вам. Я сейчас уеду, но нам непременно нужно поговорить — без свидетелей, как вы понимаете. И я ума не приложу — где и как…
— Возьмите, господин Белецкий! — загородившись от соглядатая спиной, Эномото передал собеседнику узкий конверт. — В конверте вы найдёте билеты на спектакль в театр «Буфф» на завтрашний вечер. Когда-то Мишель усиленно советовал мне посетить спектакль парижской примы мадмуазель Шнейдер, и я, ещё до случившегося, хотел сделать ему приятный сюрприз. Посетите спектакль, пожалуйста, а я сам найду вас в первом же антракте! И поторопитесь, господин Белецкий, пока мой соглядатай ещё достаточно далеко. Прощайте!
Белецкий поспешил к своему экипажу, а Эномото, небрежно помахивая тросточкой, продолжил свою прогулку вдоль набережной. Шаги он рассчитал точно: рядом с небольшим саквояжем на парапете он очутился как раз в тот момент, когда разворачивающийся экипаж Белецкого закрыл его от наблюдателя. Подхватив саквояж, японец тем же небрежным шагом продолжил свою прогулку. Конечно, внимательный наблюдатель непременно обратит внимание на сей предмет, которого раньше у дипломата не было, — но кто посмеет его остановить?
Глава пятнадцатая
Вернувшийся из блицпоездки в Данциг директор Азиатского департамента МИДа Стремоухов на вокзале Северной столице был встречен, к его немалому удивлению, не своим делопроизводителем, а личным порученцем канцлера Горчакова. Когда же порученец проводил Стремоухова к экипажу, в котором томился ожиданием сам канцлер, директор по-настоящему встревожился.
— Что стряслось, ваше сиятельство?
— Стряслось, стряслось, Пётр Николаевич! А выкручиваться тебе придётся…
Стремоухов внутренне усмехнулся: начальство всегда найдёт повод и причину заставить выкручиваться своих подчинённых. Ладно, спасибо, что упредил хоть…
— Не с японцами часом?
— С ними, Пётр Николаевич, с ними! На следующий день, как ты по причине наступившего тайм-аута в японских переговорах, уехал в Данциг, всё и стряслось! Мы с тобой подробно поговорить о последнем раунде не сподобились — недосуг мне было, признаю… Помню, ты что-то говорил о странном разговоре с господином послом — уже за рамками переговоров, так сказать. Ну, думаю, успеется. И вот на тебе! Найден убитым секретарь посольства Асикага Томео…
— Так-так-так… Асикага, значит, Богу душу отдал… Любопытно, весьма любопытно, ваше сиятельство!
— Странные у тебя оценки, господин, директор! — насупился Горчаков, сдёргивая по привычке с носа очки и принимаясь яростно полировать стёклышки салфеткой. — Ну да ладно. Следствие полагает, что он убит в результате дуэли с каким-то гвардейским офицером. Естественно, доложили государю. И естественно, тот пришёл в бешенство. Теперь Потапов ищет исчезнувшего дуэлянта — и пока безрезультатно. Тот дуэлянт, как оказалось, единственный русский друг господина японского посланника — и в этом-то вся закавыка, Пётр Николаевич! Нутром чую: неспроста эта самая дуэль, неспроста знакомец Эномото в одном вагоне с Асикага оказался!
— Совершенно с вами согласен, ваше сиятельство — неспроста! А фактики у меня, думаю, имеются. Вот доедем до министерства — я вам всё в подробностях, ваше сиятельство, и изложу!
— Сей же час излагай, Пётр Николаевич! Не в МИД мы нынче едем — к Потапову. Ждёт, голубая его душа, в ресторации, жаждет с тобою поговорить. Насилу уговорил, чтобы на вокзал тебя не поехал встречать — сам прежде узнать хотел, что и как. Обсудить стратегию, так сказать! Так что излагай!
— Вот оно, значит, как всё складывается! — протянул Стремоухов, рассеянно поглядывая в окошко кареты и припоминая детали последнего разговора с японским посланником. — Дела-а! Ну что сказать, ваше сиятельство, состоялся у меня довольно откровенный разговор с господином Эномото. В переговорных рамках-то я, признаться, не совсем ваши пожелания исполнил: резок был порой! В общем, упрекнул я японца в нарочитом затягивании переговоров. В непорядочности, можно сказать. Может, сия импровизация и на пользу пошла — судите сами, Александр Николаевич!
— Ну не тяни ты кота за хвост! — едва не простонал Горчаков. — Говори уже! Времени у нас почти что и нету! Что за разговор?
— Когда был озвучен вариант уступки Японией южной части Сахалина в обмен на четыре острова Курильской гряды и с учётом компенсации выплат за здания и сооружения японских промыслов, я по физиономии этого Эномото понял: с тем-то ты, друг любезный, и приехал к нам! Ошеломительная была его реакция, ваше сиятельство! Полагаю, что тем самым подтвердились донесения поверенного в российских делах Струве: он ведь сообщал про этот окончательный вариант, принятый японским правительством после отставки прежнего министра внешних связей, Соэдзима. Ежели помните, ваше сиятельство, новый министр иностранных дел Японии после провала миссии Ивакуры
[77] в Европе и в Америке занял весьма гибкую позицию по отношению к России! Тэрадзима Мунэнори
[78], по самым достоверным сведениям, предложил в качестве окончательного именно этот вариант! Обмен плюс компенсация!
— Да я всё это знаю, душа моя! Ты про Эномото говори — что он? Как?
— Я к тому и веду, Александр Николаевич! По всей логике мышления он — даже «придерживая» сей вариант до поры до времени — должен был владеть точной суммой компенсации! Ну, хоть примерную сумму назвать — ведь сколько раз япошки свои комиссии на Южный Сахалин посылали-то? Каждую доску, поди, в реестры свои записали. А Эномото сделал вид, что впервые о сём слышит. И потребовал тайм-аут для снесения с правительством и точного определения суммы компенсации. А вот потом…
— Что — потом, Пётр Николаевич? Что?
— А потом он мне сообщил, что хотел бы стать другом России. И назвал того, кто таким другом никогда не станет — Асикага Томео!
