— Я не прав, Эномото… Беру свои слова назад. Наверное, это одна из граней русского менталитета — мы всегда жалеем тех, кому больно, кто страдает. Жалеем и пытаемся поддержать хотя бы сочувствием. Простите…
— Как мне жить, господин Белецкий? Доверь я Мишелю в то время хоть часть своей тайны — и всё могло быть иначе! Мы, наверное, посоветовались, возможно, нашли бы какое-то решение проблемы… Во всяком случае, я не позволил бы ему мчаться за Асикага и вызывать его на поединок!
Мужчины замолчали, избегая глядеть друг на друга. Оба смотрели в большое чистое окно, за которым мелькали клочки полей, рощицы, бедные деревеньки с покосившимися лачугами крестьян. Отчего-то совсем безлюдно было за окнами литерного экспресса — словно все обитатели здешних мест, сговорившись, попрятались от проезжих свидетелей своей безысходности и нищеты.
Затянувшееся молчание прервал Белецкий:
— Ну а он, ваше высокопревосходительство? Он вспоминает Настеньку? Свою прошлую жизнь?
— Знаете, Белецкий, как-то в такую же примерно минуту откровенности, как и у нас с вами, с «Шустовским» на столе, Мишель показал мне целую пачку писем, которые он едва ли не ежедневно пишет своей невесте. Пишет — и складывает в шкап. Пишет — и складывает…
— Будь оно всё проклято! — Белецкий хватил кулаком по столику, подхватил качнувшуюся бутылку. — Слушайте, Эномото! Дайте мне знать, когда покинете пределы России — и я добьюсь высочайшей аудиенции! Расскажу его величеству об истинных мотивах безумного поступка Мишеля. Раскрою ему ту часть вашей тайны, которую вы позволите раскрыть. Я умолю государя простить Берга! Говорят, что после Турецкой кампании
[86] он стал сентиментален и ещё больше привязан к своей фактической жене, Екатерине Долгорукой! Я упаду на колени перед ней! Я заставлю дрогнуть его сердце! А вы будете уже в Японии, в безопасности…
— Неужели вы полагаете, Белецкий, что меня волнует собственная безопасность? Да если бы дело было только в ней — я давно бы покаялся перед Александром! Три дня назад я был приглашён на прощальный завтрак с государем, в его резиденцию в Царском Селе. Хотите, расскажу?
* * *
— …Ну-с, господин посол, это наш последний завтрак в России, — Александр самолично предложил своему гостю вазочку с печеньями. — Не желаете ли? Так вот, я уже так часто повторял вам, господин Эномото, что мне не хочется расставаться с вами и терять такого интересного собеседника и доброго друга, что, наверное, надоел с этими признаниями!
— Что вы, ваше величество! Поверьте, я высоко ценю ваше расположение ко мне, ваше внимание и интерес к японским обычаям и культуре. Позвольте, в свою очередь, заверить вас, что и мне чрезвычайно жаль расставаться с вами! Если у меня когда-нибудь будут дети, ваше величество, поверьте: они будут гордиться отцом, которого подарил своей дружбой русский царь!
— Похвально, господин посол, что вы в столь зрелом возрасте думаете о своём будущем, о детях. Простите за нескромность — почему вы не были женаты до сих пор?
— Истинный самурай, по нашим обычаям, сперва должен написать историю своего служения Японии и своему господину катаной. И лишь потом приступить к написанию своей «семейной книги»…
— И уже не катаной? — залился смехом Александр, который не чурался грубоватых солдатских шуток и усмотрел в откровениях собеседника скабрёзный намёк. — Простите, простите мой бивуачный юмор, господин Эномото! Как вы знаете, я много времени провёл в лагерях наших войск, под Плевной. С кем поведёшься, как говорят… А избранница у вас уже есть? Уж не та ли это прекрасная полячка, к которой, как мне докладывали, вы последние годы зачастили в какой-то южный польский городишко?
Эномото, не желая врать, счёл благоразумным лишь потупить взор.
— Кажется, я угадал! — довольно кивнул Александр. — Только имейте в виду, господин посол, что прекрасных полячек часто характеризует и некоторая ветреность! Это такая же национальная особенность полячек, как оперение диковинных птиц: вот есть это оперение, и всё тут! Нужно или заранее смиряться с яркими пёрышками, или искать себе птах попроще, господин посол!
— Я учту совет вашего величества!
— Да, вы скоро уезжаете… Что бы вам подарить этакое, оригинальное — в память о часах наших бесед и общения, господин посол? — принялся размышлять вслух Александр. — Впрочем, может быть, у вас есть какое-то пожелание? Говорите смело! Если это только в моих силах, я исполню вашу просьбу!
— Вряд ли вы исполните моё самое сокровенное желание, ваше величество. Хотя оно, безусловно, в ваших силах! — решился Эномото.
Забавляясь с любимым сеттером, бесцеремонно пытавшимся залезть на колени монарха, Александр не обратил внимания на серьёзность тона собеседника.
— Ну, смелее, господин самурай! Говорите! Хотите получить обратно остров Сахалин? Не выйдет, господин посол! А всё остальное — милости прошу!
— А если я снова попрошу у вашего величества проявить великодушие и простить моего единственного друга, русского офицера фон Берга?
Рука Александра, ласково трепавшая шёлковую красновато-коричневую шерсть на холке сеттера, на мгновение замерла. Потом снова стала двигаться — но уже какими-то неверными, прерывистыми движениями — словно надломленная. Улыбка всё ещё блуждала по лицу императора, но его глаза потухли.
— «Снова попрошу», — после паузы повторил Александр. — Я не люблю, когда со мной играют в тёмную, господин посол! Даже если это друзья… Вы не желаете раскрыть мне подоплёку вашей в высшей степени странной неприличной просьбы, и вместе с тем понуждаете меня совершить деяние, противоречащее моим представлениям о чести дома Романовых.
— Простите, ваше величество. Но я полагал, что, коль скоро речь идёт о судьбе несчастного молодого человека, отмеченного наградами за храбрость в сражениях, о разбитом счастье двух любящих сердец.
— Погодите! — в голосе Александра зазвенела сталь. — При дворе Российского императора не принято перебивать монарха, господин посол! Погодите!
Оттолкнув сеттера, Александр протянул руку и потряс серебряным колокольчиком. Распорядился мгновенно заскочившему дежурному адъютанту:
— Агафонов, бланк указа и перо! Ну-с, господин посол, я вас слушаю!
— Н-не понимаю, ваше величество, — смутился Эномото.
— Чего ж тут непонятного? — неприятно, углом рта, усмехнулся Александр. — Вы сейчас дадите мне честное слово, что сами руководили действиями Берга. Что наущали и подстрекали его к нападению на секретаря посольства Асикага — я правильно запомнил имя несчастного дипломата, господин посол? — и я немедленно подписываю указ о прекращении всяческого преследования фон Берга. Ему вернут чин, должность в батальоне. У него даже не спросят — где он прятался эти четыре года! Ну-с, господин посол?!
— …Понимаете, Белецкий, я не мог сказать такого! Я не мог сказать правду императору и не мог солгать ему! Разлейте бокалы, Белецкий! Давайте «шандарахнем» и попробуем забыть обо всём! В этом русском «рецепте», право, есть рациональное зерно!
