* * *
Литерный прибыл в Москву днём следующего дня. Больше Белецкий и Эномото не говорили, однако их молчание не было враждебным. И расстались в древней столице мужчины весьма сдержанно — словно боясь разрушить тонкую хрустальную грань понимания своего бессилия изменить что-либо в своих и чужих судьбах.
В ту самую минуту, когда Эномото и Белецкий пожимали друг другу руки перед вагоном, Александр принимал в Царском Селе неурочно вызванного им министра внутренних дел Макова.
— Я вызвал тебя, Лев Саввич, по поводу уехавшего вчера из Петербурга японского посланника, — Александр замолчал, раздражённо перебирая бумаги.
— Целиком разделяю вашу озабоченность, государь! — попробовал сориентироваться Маков. — Откровенно говоря, ваше величество, мне тоже не нравится, что японский посланник избрал путь возвращения через всю Сибирь…
— Прекратите! Я не ребёнок и не хуже вас понимаю, что каждый дипломат ещё и разведчик своей страны! — не сдержался император. — Что ты мне толкуешь про государственные секреты, господин министр? По железной дороге он доедет только до Нижнего Новгорода, оттуда до Перми поплывёт на пароходе — а дальше только почтовые тракты! Какие государственные секреты японец увидит из тарантаса?! Перепишет названия почтовых станций? Что с того, что он выразил желание побывать на нескольких золотоносных приисках? Да мне давно уже доложили, что возвращение в Японию через Сибирь рекомендовано ему военным министерством Японии! Или на его пути действительно есть какие-то страшные секреты, о которых даже я не знаю?
— Простите, ваше величество, — смешался министр.
— Я имел в виду совершенно другое, — внезапно успокоился Александр. — Три дня назад, при прощальной аудиенции, господин Эномото высказал — и не в первый раз! — весьма странную просьбу. Просьбу, которую я удовлетворить не мог, но которая не даёт мне покоя. Маков, есть ли среди твоих подчинённых по-настоящему смышлёные умные люди для выполнения весьма ответственного и деликатного поручения?
— Вы имеете в виду оперативный состав, ваше величество? Найдутся!
— «Найдутся»! — передразнил Александр. — А Берга, убийцу японского дипломата, ваши «смышлёные умные люди» за четыре года так и не сыскали!
Оправдываться не следовало, и Маков молчал, всем своим видом демонстрируя готовность искупить вину своих подчинённых.
— Так вот, господин министр внутренних дел! По моим сведениям, за время пребывания в России господин вице-адмирал Эномото четыре или пять раз выезжал в Привислинский край и проводил в городе Ченстохове от одной до трёх недель. Считалось, что там у него живёт возлюбленная — что в положении зрелого мужчины, не обременённого, семьёй, является совершенно нормальным явлением. Так вот, нынче у меня появились сомнения на сей счёт! И я желаю, чтобы ваши люди эти сомнения либо подтвердили, либо опровергли.
— Не будет ли от вашего величества каких-либо дополнительных указаний? Либо сведений конкретизирующего свойства?
— Нет, не будет, — состорожничал Александр. — Твой агент должен крайне деликатно навести в Ченстохове справки — действительно ли у господина Эномото есть там возлюбленная и к ней ли он ездил? Я подчёркиваю, господин министр: крайне деликатно! Если сведения о женщине в Ченстохове подтвердятся, и его возлюбленная сообщит господину Эномото о полицейском интересе к её персоне, однажды я могу получить от господина Эномото письмо с ехидными намёками на монаршую бдительность! Я возлагаю лично на тебя, господин министр, высочайшую ответственность! И заявляю, что не потерплю более промахов, не приму никаких оправданий!
— Будет исполнено, ваше величество! Не извольте сомневаться!
* * *
Летучая команда лучших агентов наружного наблюдения под началом капитана Шитикова из Петербургского окружного сыскного управления, усиленная польской агентурой, провела в Ченстохове почти неделю. Прибывали туда сыщики порознь, каждый со своей «легендой» и прикрытием. Вместе не сходились, соблюдали конспирацию. Шитиков раз в два дня обходил квартиры и постоянные дворы, где расселилась его команда, и собирал воедино добытую агентами информацию.
14 августа 1878 года, учитывая завтрашний праздник Успения Богородицы — в этот день в Ясногорский монастырь стекается большое число паломников — капитан Шитиков вместе с поляком-поручиком Крайски из Варшавского губернского полицейского ведомства решил побывать в монастыре паулинов.
Шитиков и Крайски спешно выехали в городишко Мстов, через который проходили пешим ходом толпы католиков, желающих поклониться иконе Ченстоховской Божьей Матери, присоединились к одной из групп и после ночёвки отправились на Ясную Гору.
Паломникам в Ясной Горе после торжественной службы полагалась монастырская трапеза в огромном Рыцарском зале, обычно используемом для заседаний епископата, теологических и философских конференций.
С искренним восторгом полюбовавшись богатыми росписями стен зала, расположенного вдоль южного фасада, позади капеллы Девы Марии, сыщики вместе с другими паломниками начали бродить по обширной территории монастыря, заглянули в знаменитый музей редкостей. Здесь Шитиков получил первое подтверждение пребывания в монастыре японского посланника: в одном из залов музея в застеклённом шкафу был выставлен самурайский меч-катана. Надпись на табличке перевёл с польского поручик: «Сей меч японского мастера-оружейника Масамунэ (XIV век) принесён в дар музею Чрезвычайным и Полномочным Послом Японии в России Эномото Такэаки».
Забрели сыщики и в знаменитый фруктовый сад монахов-паулинов. Вдоль дорожек стояли корзины с отборными яблоками, монахи не только угощали гостей, но и рекомендовали им взять яблоки для гостинцев своим родным и знакомым.
Бродя по дорожкам сада, сыщики наткнулись на калеку-садовника. Полы его монашеского одеяния были заткнуты за верёвочный пояс, рукава сутаны высоко подкатаны. Садовник, к удивлению сыщиков, оказался одноруким: из подкатанного левого рукава выглядывала деревянная культяшка с изогнутым крючком на конце. Вставив в полукружие крючка верхнюю часть черенка лопаты, калека ловко и без видимых усилий окапывал ствол яблони.
Заметив рядом с собой посторонних, монах разогнулся и приветливо поздоровался:
— Дзень добжий, панове!
Намётанный глаз Шитикова сразу отметил ещё одну странность в облике калеки: в отличие от прочих монахов, бривших лица, у этого была небольшая опрятная борода с усами — светское, прямо-таки украшение, как подумал сыщик.
— Не в тягость? — спросил он, кивая на культяшку калеки. — Как тебя зовут?
— Не, панове, я привычен. А зовут меня брат Тадеуш.
— Хорошо говоришь по-русски, — снова насторожился Шитиков, зная нелюбовь поляков ко всему российскому.
— То так, панове! — улыбнулся калека.
Почувствовав профессиональный интерес коллеги, поручик Крайски тут же задал садовнику вопрос по-польски. Помедлив, тот ответил по-русски:
— Не, панове, я при монастыре давно. С детства — рука попала в молотилку…
