— Но вы желали отдохнуть с дороги, ваше высокопревосходительство, — попытался увильнуть чиновник.
Его поразило то, что никто не счёл нужным проинформировать столь высокопоставленного сотрудника дипломатического ведомства о событии, едва не перевернувшем историю страны. И он, для страховки, хотел бы проконсультироваться по этому поводу с вышестоящим начальством.
— Отдых подождёт! Садитесь! — распорядился Эномото. — Я слушаю вас!
— С чего начать, господин вице-адмирал?
— То, что происходило в стране до марта 1874 года, я знаю. Правительственные реформы были всеохватны и далеко не всем пришлись по вкусу. Сайго вышел из правительства, сохранив пост военного министра. Самурайская школа, созданная им в Кагосиме, ещё в то время притягивала к себе недовольных лишением пенсий и привилегий самураев. Очевидно, эта школа и стала ядром восстания?
— Да, но произошло это лишь в прошлом году, господин вице-адмирал! Сегодня многие удивляются: почему никто не видел в этой школе источника бунтарской заразы? Ведь это было очевидно, ваше высокопревосходительство! Императорским указом повсеместно в Японии самураям запретили ношение оружия, в школе Сайго мечи были непременным атрибутом! Он словно бросал императору вызов! Он ненавидел императора и не скрывал этого!
— Насколько я знаю, Сайго никогда не был противником императорской власти как таковой, — заметил Эномото. — Если он кого и ненавидел, так это был конкретный человек, занявший трон, как считал Сайго, не по праву. Впрочем, это его вину как бунтовшика не умаляет, не так ли? Продолжайте, прошу вас!
— Итак, Сайго со своими сторонниками в феврале прошлого года вышел из Кагосимы и направился на штурм главного города острова Кюсю, Кумамото. По пути к восставшим присоединялись самураи из других уголков острова. Правительственные войска сражались под началом принца Арисугавы и генерала Ямагата. Кровопролитные стычки продолжались около семи месяцев, господин вице-адмирал. Сайго потерял большую часть своих сторонников и всех учеников своей школы. С горсткой сторонников ему удалось пробиться обратно в Кагосиму, но правительственные войска взяли город в осаду и через две недели вынудили Сайго отступить в горы. Пять дней Сайго и его ближайшие сторонники провели в пещере и готовились к смерти. Во время штурма Сайго был ранен, не мог идти. Его нёс преданный соратник Бэппу Синскэ. Сайго велел ему остановиться и сказал последние слова в своей жизни: «Я думаю, это место вполне подойдёт!»
— Для харакири? — кивнул Эномото.
— Совершенно верно. Говорят, предводитель мятежников, прежде чем взрезать себе живот, поклонился в сторону дворца императора. Бэппу был наготове и тут же, по древним обычаям, помог Сайго уйти из жизни — отсёк ему голову. Так закончился Сацумский мятеж, ваше высокопревосходительство! Говорят, — чиновник понизил голос и даже оглянулся на запертую дверь гостиничного номера. — Говорят, все пять дней в пещере Сайго провёл за игрой в го, в легкомысленных беседах со своими сторонниками. И даже обменивался с ними множеством тут же сочиняемых поэм!
— Смерть на пороге, а он играет в го и пишет стихи! Вместо того чтобы посыпать голову пеплом и пылью и писать императору слёзные просьбы о прощении, — Эномото с отвращением глядел на чиновника. — Понятно… Теперь всё понятно. Благодарю вас. Вы можете быть свободным. И забудьте про почту! Я заберу её сам!
Проводив посетителя, Эномото долго стоял у окна, глядя на море, серая сверкающая масса которого виднелась у самого горизонта, над крышами домов. Его размышления подводили итог долгим раздумьям последних лет.
Сайго Такамори… Он был движущей силой заговора, поставив на кон не только жизнь японского посла в далёкой стране, но и важные для этой страны переговоры. Но был ли он инициатором этого заговора? Вряд ли — он был воином, но не змеёй, таившейся под балдахином трона. И доказал это! Узнав о гибели лейтенанта Асикага, он не стал доводить замысел до конца, хотя имел такую возможность! В Париж, по его повелению, мог быть направлен другой посланец — время у Сайго ещё было! Но, видимо, он рассудил так: раз компрометация посла не удалась — это знак судьбы! И он не стал искушать её снова. В своей Кагосиме он дождался своего часа — часа воина! И отправился на безнадёжную, по всем признакам, военную авантюру. Этот слизняк-чиновник из дипломатического ведомства говорит о Сайго с негодованием, но вряд ли другие японцы разделяют это мнение!
Время, думал Эномото. Время всё и всех расставит по своим местам. Пройдёт совсем немного лет, и память о Сайго Такамори оживёт в сердцах людей
[87]. Он наверняка ещё увидит это.
За окном было ещё совсем светло, но Эномото, решив для себя одну из проблем, решительно разделся и бросился в постель. Завтра он покинет эту страну. К сожалению, одновременно он навсегда покинет и друга… Может, завтра, при отплытии, бросить в море монету? Уверяют ведь, что это верная примета того, что когда-нибудь обязательно вернёшься…
Эномото крепко зажмурился и стал дышать ровно и методично, призывая к усталому разуму спасительный сон. Он не бросит в русское море монету! Он не хочет сюда возвращаться!
* * *
«Дорогой мой друг Буё!
Я никогда не осмеливался называть тебя так, но теперь решил, что имею на это право. Надеюсь, что ты успеешь получить это письмо — ведь я написал его сразу после нашей последней встречи, за месяц до того, как ты покинул Россию.
Дорогой Буё, я ничуть не жалею о том, что сделал. И, как неоднократно заверял, не виню тебя ни в чём! Ну, попробуй, представь моё будущее, не повстречай я тебя! Осенью или зимой 1874 года женился бы на Настеньке, вышел бы в отставку. Сделался бы рантье или сельским помещиком, играл бы в карты с соседями, вёл бы с ним скучные разговоры — за всеми этими занятиями и состарился бы!
А какими восхитительными мне представляются нынче те несколько минут на крыше вагона мчащегося поезда! Ветер в лицо, сухость в горле, блеск клинка в руках опасно замершего противника. Я знал, что проиграю тот бой. И молился лишь об одном: проиграть его так, чтобы проиграл и твой враг! И Бог меня услышал, Буё!
А теперь о главном. Я видел в монастырском музее твой меч, который ты подарил монахам. И сразу понял, что ты расстался с этим оружием ради меня. А ведь самураи, я не раз это слышал от тебя, считают катану не только одушевлённой, но и частью своей души.
Не жалей об этом, мой друг Буё! Твоя катана нашла себе за музейным стеклом самое достойное, мирное пристанище! Вспомни, Буё, легенду о клинках мастеров Муромаса и Масамунэ! Ты говорил, что автор “разящего” меча признался, что проиграл в том состязании на берегу ручья. Проиграл потому, что истинное предназначение катаны — не разить, а побуждать к миру!
