– А что, если нам сходить в кино? Не зря же мы сделали привал в стране, где идут фильмы с французским дубляжем.
Я зажмуриваюсь и цепляюсь за стул. Воспоминание мне кажется таким живым, словно это было вчера.
Площадь Мира.
Фильм Бениньи.
Сумасшедший бег за руку с Илианом, в полночь.
Если Жан-Макс помянет сейчас этот фильм, я опрокину столы вместе с пивом, вырву циркулярную пилу из рук кривого лесоруба, стоящего у туалета, и разнесу в щепки весь «Фуф» с его картонными чудовищами, клиентами и красавчиками-официантами… А потом возьмусь за этот проклятый город…
– Так… В «Бобьен» идет старый черно-белый Капра…
[43]
Я перевожу дух. Но ненадолго.
– Ага, вот! «Жизнь прекрасна», – объявляет командир.
Я вскакиваю, отрываю Фло от мобильника, стискиваю ее руку, едва не вывернув кисть; за моей спиной с грохотом падает стул, и я кричу – громко, очень громко, предельно громко, стараясь заглушить голоса призраков, которые завывают еще громче у меня в голове. Передо мной мелькают улицы Монреаля, площадь Мира, парк Мон-Руаяль, бельведер Кондьяронк…
– Пошли, Фло! Иди за мной!
Когда на заре наши праздники сгинут,
Когда наши чувства навеки остынут,
Когда я устану мечтать о ней
В холодной слякоти будних дней,
Тогда в череде безразличных лет
Бесследно растает наш легкий след.
13
1999
Площадь Мира расположена в сотне метров от «Метрополиса», в самом сердце квартала развлечений. Илиан как будто заранее все предусмотрел. Слегка задохнувшись, мы вбегаем в тот самый момент, когда Дора падает с крыши амбара на груду сена, в объятия Гвидо.
– Здравствуй, принцесса!
И меня мгновенно пленяет улыбка Гвидо – героя фильма Бениньи. Как он похож на восторженного клоуна, который сейчас держит меня за руку! Мы присели в последнем ряду, на бетонный барьер, за спинами полусотни зрителей, расположившихся перед гигантским экраном, растянутым между двумя бетонными столбами в дальнем конце прямоугольной площади. Некоторые зрители сидят прямо на булыжной мостовой, где между квадратными камнями пробивается сорная трава; другие принесли с собой складные стулья.
Ил не выпускает мою руку. Я уже слышала об этом фильме, где действие происходит в фашистском лагере смерти, и боялась его смотреть – слишком уж это страшно, слишком ранит сердце. Это не та картина, на которой хочется наслаждаться моментами взаимной близости. Так зачем же Илиан привел меня сюда?
А на экране Гвидо изощряется в выдумках, чтобы соблазнить предмет своей любви. Фильм идет уже тридцать минут, а я пока не вижу ни одного нациста. Одна только чудесная история любви и этот застенчивый малый, который прибегает к самым нелепым хитростям, лишь бы завоевать свою принцессу. Я улыбаюсь, глядя на него. Он словно жонглирует совпадениями: ключ от двери падает ему в руки прямо с неба, шоколадное мороженое появляется точно в нужный момент, мокрая шляпа как по волшебству становится сухой.
После фильмов Чаплина я не видела ничего более поэтичного и трогательного. Вот Гвидо целует свою любимую под праздничным столом. «Пожалуйста, похить меня!» – умоляет она. Я шепчу на ухо Илиану:
– Вы верите, что в наше время еще существуют мужчины, способные на такое?
Мой гитарист гордо выпячивает грудь:
– Конечно! Я, например! Я могу куда больше, чем этот итальянский показушник!
Ил делает вид, будто всецело поглощен фильмом. Я придвигаюсь, чтобы он услышал мой ответ:
– Нахал!
До чего же мне нравится его веселая усмешка! Он не сводит глаз с экрана.
– Возможно. А может, и нет. Раз уж мужчина осмелился на такие безумства, значит, у принцессы сердце не совсем очерствело.
Не знаю, очерствело ее сердце или нет, но мое собственное так сильно вздрагивает от неожиданности и гнева, что вот-вот разорвется.
– Что?! Это я… это мое-то сердце очерствело?
– Конечно. Для всех, кроме мужа. У вас ведь есть муж…
– У Доры тоже!
– Она всего лишь помолвлена с мерзким фашистом, потому и ждет, чтобы Гвидо ее похитил. Скажите мне, что ваш муж мерзкий фашист, и я тотчас кинусь вам на выручку. Хотя нет, не говорите о нем ничего, но признайтесь, что несчастливы, и я обещаю устроить вам такой шикарный побег из-за любви, какого мир еще не видывал!
Все это Ил произнес, не отрывая глаз от экрана.
– Нет, Илиан, это совсем не так.
– Да знаю я, знаю.
Пытаюсь сосредоточиться на фильме. Прошло уже сорок пять минут, а концлагеря нет как нет. Гвидо одержал победу и увез свою принцессу прямо с банкета на зеленой лошади. А ее жениху-фашисту с налитыми кровью глазами сваливается на голову страусиное яйцо, залившее его желтком. Ах, какая сцена! Какой потрясающий фильм! И до чего же все легко на экране – взять и уехать со своим рыцарем, и не потому что хорошие люди там действительно хорошие, не это отличает кино от реальной жизни, но потому что злодеи там действительно злодействуют. И можно заставить их страдать, не отравляя свою душу ненавистью, и можно их бросить без труда.
Илиан хватает меня за руку:
– Пошли отсюда. Быстро!
– Мы разве не досмотрим до конца?
Иду следом, продолжая смотреть на экран. Декорации меняются. Прошло пять лет. Из шкафа выходит очаровательный малыш, со словами: «Здравствуй, принцесса!»
– Нам нужна поэзия, этот вечер не предназначен для жестокости.
Ночь теплая. Вокруг темно.
– Идем! – шепчет Ил.
– Куда?
– Любоваться городом с высоты. С самой высокой высоты.
* * *
– Смотрите, Мисс Ласточка, вот Бобровое озеро!
Мы пересекаем парк Мон-Руаяль. Илиан указывает мне на черную, мерцающую бликами поверхность большого озера в окружении сосен и кленов; так и кажется, будто его телепортировали сюда с великого канадского севера, чтобы столица могла надышаться запахами необъятных диких просторов. Озеро напоминает огромный бассейн, освещенный десятками фонарей в виде гигантских горящих спичек.
Бобровое озеро, Мисс Ласточка…
Это совпадение смущает мою душу.
«Бобренок» – так прозвал меня Оливье…
Перед нами вздымаются силуэты деревьев на Мон-Руаяль
[44] – темной двухсотметровой горе с подсвеченным железным крестом на вершине; этот лес в самом сердце города наводнен любителями бега, роллерами и саночниками в долгие месяцы зимних холодов, а коротким летом их сменяют влюбленные парочки.
