Я удивлена:
– Почему с каменными?
– У нас есть два дня, чтобы сделать их легкими! Отправим ее по адресу?
Ил ведет меня на ближайшую улочку, мы проходим под кружевной каменной тенью моста Бисбе
[100], и через несколько метров Ил останавливается перед Каса дель Ардиака
[101]. Я разглядываю остатки крепостной стены, из-за которой выглядывает огромная пальма-жираф, слушаю нежное журчание воды в фонтане внутреннего двора Дома архидьякона. Илиан задерживает меня у входа.
– Авиапочтой или наземной? – спрашивает он, помахивая конвертом. – Со скоростью ласточки или черепахи?
И тут я замечаю, что мы стоим перед почтовым ящиком, висящим рядом с монументальной дверью. С великолепно отделанным почтовым ящиком, украшенным барельефами в виде животных. Вот черепаха… а вот три каменные ласточки!
Открытка бесшумно падает в ящик – без адреса, даже без марки!
Чудесно, Илиан, отлично задумано!
И я целую его. До чего же прекрасна жизнь!
* * *
Мы продолжаем наугад бродить по улицам. Квартал Эль-Борн
[102] кажется мне еще более причудливым, чем Готический. Улочки сменяются крошечными площадями, а те, в свой черед, ведут на другие улочки. Рестораны перемежаются галереями, музеями, другими галереями и музеями, другими ресторанами или тапас-барами. Мы блуждаем уже целый час с волшебным ощущением путешествия по заколдованному городу, чьи улицы то и дело меняют облик и обмениваются площадями, чтобы морочить нас. У меня гудят ноги. Я хочу есть. Хочу пить. Хочу наконец заняться любовью. Мы выходим на очаровательную маленькую безлюдную площадь Сан-Кугат, и я решаю сделать привал. Приникаю к Илиану. Он обнимает меня:
– Вы сейчас похожи на котенка.
Отвечаю, мурлыкая:
– Я знаю… я такая ласковая кошечка… Видели бы вы меня с усами!..
И падаю без сил на ближайшую деревянную скамью. Ил остается на ногах, вешает гитару на шею.
– А известно ли вам, что кошек можно приручать музыкой?
Я играю свой прядью, стараясь выглядеть эдакой кокетливой киской.
– Хотите приманить еще кого-нибудь?
Ил настраивает гитару и бросает на меня загадочный взгляд:
– Вы верите в волшебство, Нати?
С этими словами он садится на скамью посреди этой крошечной пустой площади и начинает играть красивую нежную мелодию, которую, видимо, сам и сочинил. Буквально через минуту с крыши спрыгивает тощий лохматый кот; несколько мгновений он точит когти о ближайшее дерево – наверно, чтобы произвести на нас впечатление, – потом подходит и трется об ноги. Не успеваем мы решить, что делать, погладить его или отогнать, как из подвального окна тапас-ресторанчика, закрытого на время сиесты, появляются еще две кошки, с виду домашние, больше привыкшие бегать по земле, а не по крышам, если судить по их грязным бокам. А вот целая троица, возникшая неизвестно откуда, уселась перед скамьей, на которой сидит и играет Илиан, и ничего не опасается! Все смирно устроились кружком, тихие, сосредоточенные, точно прохожие, слушающие уличного музыканта.
Я потрясена. Тем временем аудитория не перестает увеличиваться. Теперь кошек уже больше пятнадцати. Я ничуть не удивилась бы, если б Илиан попросил меня обойти слушателей с его кепкой и коты накидали бы туда монет. Он перестает играть только минут через пятнадцать, к великому разочарованию публики, которая состоит уже из двух десятков хвостатых слушателей.
Я в себя не могу прийти! Как это понять? Тут наверняка какой-то фокус!
Мои пальцы скользят за ворот Илиана, гладят его шею, пока он укладывает гитару в футляр.
– Ну скажите же, в чем тут секрет?
– Да просто я сочинил этот короткий мотивчик, и он, как ни странно, нравится котам. Но теперь, когда концерт окончен, берегитесь этих зверей, моя ласточка, держитесь поближе ко мне!
Коты, судя по всему, не собираются уходить, они продолжают смотреть на нашу скамью. Илиан, насвистывая, встает; Илиан меня злит, я хочу знать, что происходит, я чувствую, что теперь он спешит уйти с площади Сан-Кугат. Почему? Я заинтригована. Ил шагает в двух метрах от меня, он уже почти вышел на Каррер де Кардерс, как вдруг я вижу, что в красном доме, стоящем позади нашей скамьи, отворилась дверь. Из нее выходит старуха, в руках стопка мисок, которые она расставляет на тротуаре. Затем аккуратно наливает молоко в каждую, и коты тут же забывают про музыку.
Я догоняю своего «заклинателя котов»:
– Вы сжульничали! Вы знали! Наверняка уже бывали здесь, играли на площади вчера или позавчера, сидели на этой скамейке и заметили привычки старухи. У кошек часы в желудке. Они приходят сюда каждый день в один и тот же час в ожидании кормежки.
– Ну-ну, не сердитесь!
Ил вешает футляр с гитарой на плечо так бережно, как какой-нибудь папа взял бы на руки шестилетнюю дочку, и продолжает путь.
Господи, как же я его люблю!
Ну кто еще смог бы придумать столько всего, чтобы очаровать любимую женщину?! Заклинать котов, точно факир – змей! Даже самых романтичных влюбленных хватило бы лишь на то, чтобы созвать пеликанов из Сент-Джеймского парка или голубей с площади Святого Марка!
* * *
Мы еще долго идем по городу, теперь у нас одна цель – парк Гуэль
[103]. Я добираюсь до него такая измученная, словно в одиночку раздала всему аэробусу А380 завтраки и обеды на рейсе Париж – Сидней. Но Илиан не дает мне передышки:
– Вперед! Сверху вид на город еще прекраснее!
И мы взбираемся вверх по ступеням сказочной лестницы, словно взятой из «Алисы в Стране чудес», она вьется между пряничными домиками, под взглядами дракона и саламандры, покрытых чешуей из пестрых керамических осколков. Прямо-таки декорации Тима Бёртона или Уолта Диснея, только еще более ярких, сказочных расцветок. Единственное в своем роде зрелище, искусство, где краски Моне смешаны с золотом Климта. Лестница выходит на эспланаду, где десятки туристов сидят на знаменитой «волнистой» скамье; я обнаруживаю, что она расположена как раз над удивительным храмом у нас под ногами, опирающимся на восемьдесят дорических колонн. Мы тоже садимся на скамью, любуясь парком, который раскинулся перед нами десятком метров ниже. Вокруг ходят, мельтешат туристы. Илиан смотрит на них с неприязнью, совсем ему несвойственной.
