– Идем. Я отведу тебя, куда надо.
Никталопия
[22] помешала старухе вовремя понять обман. Лишь когда впереди замаячили огни, а под ними обозначились контуры машин, когда появились намеки на движение и проступили силуэты людей, Вердина сказала:
– Это же церковь.
– Да.
– Кри не подошла бы так близко.
– Ты просто иди.
Леон шел позади и, когда Вердина остановилась, шагнул вперед и крепко взял ее за руку.
– Отпусти меня.
– Ты убила тех женщин.
– Так было нужно.
– Ты планируешь убить Кри и Джонни.
Она презрительно рассмеялась.
– Не забудь про адвоката.
– Я эту ночь никогда не забуду. Никогда.
Только после этих слов Вердина поняла, насколько серьезно настроен внук.
– Убери от меня руку, мальчишка.
Но Леон лишь крепче сжал пальцы. Он тащил ее к церкви, и из-за деревьев уже доносились крики. Полицейские заметили свет и шли на него.
– Отпусти меня.
– Скоро все кончится.
Вердина взвела курок револьвера. Ствол ткнулся Леону в ребра.
– Ты не станешь в меня стрелять.
– Откуда тебе знать… Как был дурнем, так и остался.
– Если так, стреляй. Давай.
Он остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Старуха ответила твердым немигающим взглядом и потянула за спусковой крючок. Ничего. Она повторила попытку. Леон забрал револьвер.
– Я же тебе говорил, что стрелял из него дважды двадцать лет назад.
– Ты уже должен был сдохнуть.
– Дело в том, – сказал Леон, – что у меня было всего шесть патронов.
* * *
Джонни увидел огонь с вершины своего «спального» дерева. Уловив запах дыма, он обнаружил огонек на третьем от начала холме. Только на этот раз, в отличие от прошлых, огонек не прятался. Костер пылал открыто, словно приглашая к себе, так что Джонни спустился с дерева и, следуя знакомым маршрутом, направился к месту. У подножия третьего холма перебрался через валуны и стал подниматься по каменистой осыпи. Костер развели примерно на второй трети подъема, и Джонни, помня, как едва не погиб здесь в прошлый раз, сбавил шаг. Но теперь тропинки не путались и не исчезали, огонь не перемещался, а оставался на одном месте. Подъем закончился на уступе, с которого открывался вход в пещеру со скошенным, уходящим вниз потолком. Обойдя костер, Джонни увидел слабый свет в самой глубине. Что-то двигалось там, какая-то тень.
– Джон Мерримон? – Никто не ответил, но желтый свет сделался ярче. Наверное, Джонни не смог бы сказать, что почувствовал в пещере, кроме, конечно, страха. – Я иду.
Впереди был поворот, но Джонни заметил его едва ли не в самую последнюю секунду. В том месте, где пещера уходила в сторону, зияла уже знакомая ему пустота.
– Джон Мерримон?
Вздох тронул воздух, а потом прозвучал голос, такой усталый и тихий, что его было едва слышно:
– Так ты меня видишь?
– Вижу мерцание.
– Это трюк, которому я выучился. Обман. – Мерцание рассыпалось, и Джонни увидел каскад образов: старик, мальчик и нечто ужасное, скрюченное и переломанное. Они пробежали один за другим и исчезли, оставив только мерцание.
– Люди бесконечно предсказуемы. Игра света. Старая любовь. Еще более старый страх. Напрягаться почти не приходится, что, наверное, хорошо, учитывая все обстоятельства.
– Все обстоятельства?
– Время, усталость, возраст.
Вглядываясь в пустоту, Джонни подошел ближе.
– Уже достаточно близко.
Не подумав как следует, он сделал еще два шага вперед, и его вдруг схватила, подняла над землей и подвесила в воздухе невидимая сила. Шевельнуться он не мог и лишь едва дышал.
– Мой дом, – произнес голос. – Мои правила.
– Твой дом – да.
– Уверен, что понимаешь?
– Пожалуйста.
Невидимые пальцы разжались. Джонни упал на землю и потер горло.
– Это ведь Джон, да?
– Сейчас это имя мало что значит для меня.
– Но я тебя знаю.
– Ты знаешь, каким я был. Это не одно и то же.
Мерцание снова рассыпалось, и Джонни увидел согбенную фигуру старого во всех отношениях человека. Кривые, высохшие ноги, перекрученные руки. Серая, в пигментных пятнах кожа. Было и что-то еще, залегающее глубже, какая-то порча, выражающаяся в форме черепа, во вздутиях под кожей. С человеком, которого Джонни видел в снах, у него не было ничего общего.
– Что, и вправду так плохо? – Старик поблек, растаял, но появился Джон Мерримон, такой, каким знал его Джонни: чуть повыше, чуть пошире. Он даже попытался улыбнуться, но не получилось. – Какой образ предпочитаешь ты?
– Я привередливым никогда не был.
– Это да, не был. – Перед Джонни снова возник старик. – Ты и не просил для себя ничего, и не брал лишнего. Я даже восхищался тобой одно время: твоим ощущением своего «я», твоей любовью к этому месту. Поэтому и принял тебя здесь. Исцелял твои раны. Сделал так, что Пустошь стала твоим домом. Я одарил тебя…
– Восприимчивостью…
– И снами.
– Почему?
– Ты любил бы эту землю, как любишь ее сейчас? Ты принял бы это все без дара предвидения?
Он имел в виду пещеру, себя самого, свою уродливость. Но Джонни видел картину немного по-другому. Он думал об Айне в грязной яме, о том, с какой яростью Джон сорвал камень с шеи женщины и как закопал ее заживо.
– И все это время ты пробыл здесь?
Глаза, смотревшие на него из темноты, прищурились.
– О чем ты спрашиваешь? – В голосе прозвучали опасные нотки.
– Я не… Просто…
– Она не твоя.
– Что? Кто?
Старик повернулся и раздраженно посмотрел куда-то вбок. Воздух в пещере пришел в движение, как перед грозой. Волоски на руке зашевелились. Дохнуло электричеством.
– Просто спросил, – попытался оправдаться Джонни. – Я… ну, стараюсь понять.
Скрыть страх было невозможно. В старых черных глазах ворочалось безумие, блеснул темный оскал, и Джонни невольно вспомнил Уильяма Бойда, скрученного, раздавленного, переломанного. Он даже представил, как ухмылялся старик. Представил его гнилые зубы, пляшущие глаза…
– Мэрион все еще моя жена, – процедил Джон.
