А есть ли границы?
Джонни снова сосредоточился на Джоне, опухолях и новообразованиях в его костях, печени и легких, на тех усилиях, которые требовались ему, чтобы и удерживать Джонни, и делать очередной вдох. Джон уже переступил черту.
Хватит…
Это слово прозвучало у него в голове, и он знал, что произнес его Джон. Старик пытался отступить, но Джонни чувствовал шрамы 1853 года, раны от потерь и гнева, отчаяние, пришедшее вместе с камнем. Он видел годы гнева и лишений, видел возвращение к земле. Джон любил Пустошь так же, как любил ее Джонни, и более сотни лет заботился о больших деревьях и милых сердцу существах. В этом они были одинаковы.
Да, да…
Он думал, что Джонни еще можно как-то убедить, и последние крохи воли пустил на то, чтобы объяснить, добиться своего. Пустошь будет принадлежать ему во всех отношениях и смыслах. Он сможет заботиться о ней, как делал Джон, сможет оберегать так, как он не мог и представить. И это касается не только Пустоши.
Я был привязан к этой земле так же, как и Айна. У тебя может быть по-другому.
Теперь задний ход дал уже Джонни. Появился соблазн…
Ты сможешь бывать, где только пожелаешь, становиться чем угодно.
Джонни уже представлял: далекие горы, бесконечные леса…
Единственная цена – забота о моей жене.
Здесь скрывалась ложь, и Джонни это почувствовал. Камень предназначался Кри. Она была последним и самым сильным звеном в цепи.
Тебе придется убить ее.
Нет.
Джонни попытался вырваться, но умирающий собрал всю свою силу.
Она почувствует Массасси. Она придет.
Она всего лишь девушка. Обычная девушка.
Она зарится на то, что принадлежит мне!
Усилием воли Джонни оттолкнул видения, навязанные злобой, алчностью и обидой. Он отшатнулся и едва не упал. Связь между ними оборвалась, и Джон Мерримон заплакал.
– Если откажешься, она умрет. – Он уронил мокрое от слез лицо в чашу ладоней и жалобно взмолился: – Неужели ты не понимаешь? Неужели не видишь?
– Я не могу убить невинную девушку.
– Но ты ведь хочешь владеть тем, что я могу дать.
Джон был прав и знал это. Без камня Джонни оставался всего лишь собой, почти ничем. И все оставалось таким же, мелким и незначительным. Он смотрел на камень, вспоминал его жар на ладони, взрыв восприятия. Глядя на камень, он забывал обо всем, кроме Пустоши.
Обо всем, кроме того, что связывало их.
– Да, – сказал Джон.
– Не могу.
– Возьми камень. Возьми мою жену.
– Мне нужно…
– Что тебе нужно? Время, чтобы принять решение? Прекрати. Ты же не ребенок. Кри идет. Ты, должно быть, и сам это знаешь.
– Я не чувствую ее.
– Мы и не можем чувствовать детей Айны. Вот почему они так опасны. Возьми камень, пока еще есть такая возможность.
«Как было бы легко, – подумал Джонни. – Камень. Сила. Могущество».
Старик наклонился ближе, держа камень на открытой ладони. Глаза его затуманились еще сильнее. Каждый вдох давался с трудом.
– Пожалуйста…
Он взял руку жены. Заскорузлые, узловатые пальцы сплелись с изящными, бледными. Это было так неестественно и печально…
– Я не могу.
– То есть не хочешь.
– Я не стану убивать ради тебя.
Джонни отступил еще на шаг, и старик, собравшись с силами, последовал за ним. Ноги едва держали его, но воздух снова накалился, и у Джонни перехватило горло.
– Тогда я сам это сделаю, – сказал Джон. – Убью девчонку и загоню камень тебе в глотку. Я заставлю тебя любить ее.
– Мэрион это не понравилось бы.
– Не произноси ее имя. Ты слаб. Ты недостоин.
– Она не захотела бы, чтобы из-за нее умерла невинная девушка.
– Однако ж десятки уже умерли. Старые и молодые. Я убью столько, сколько потребуется! Сделаю все, что придется!
– Она об этом не просила.
– Возьми камень!
Старик снова протянул камень, и Джонни отступил еще на два шага.
– Ей нельзя оставаться в живых. Ей здесь не место.
– Не вынуждай меня сделать тебе больно.
– Ее жизнь – не дар.
– Закрой рот!
– Это проклятие…
– Я сказал – замолчи!
И вот тогда что-то сломалось в сердце старика. Остатки терпения и выдержки вспыхнули и сгорели, оставив лишь гнев и безумие. Он схватил Джонни и швырнул на стену. Потом придавил ногой к каменному полу, сжал сердце и легкие.
– Я дал тебе Пустошь. Я спас тебя.
Джонни висел в воздухе, раскинув руки и ноги. Он попытался заговорить, но не смог. Старик закашлялся, и между его губами просочилась кровь, но он словно и не заметил ничего. Надежда сгорела. Мэрион умрет. Он повернул кулак, и руки у Джонни перекрутились. То же и ноги. Джонни закричал, но старик не закончил. Он заставил его страдать, предал боли и крику, чередуя пытки с короткими паузами.
– Ты умрешь первым.
– Пожалуйста…
– Раньше моей жены.
– Пожалуйста…
– Раньше меня.
– Пожалуйста, прекрати…
Но Джон не останавливался, выворачивал кости, и Джонни кричал от боли. В какой-то момент старик упал на колени, но не перестал давить на суставы и ребра. В паузе, успев сделать вдох, Джонни сказал то единственное, что оставалось сказать:
– Ты делаешь это не ради нее… – Он вскрикнул от боли, прокусил язык и ощутил вкус крови. – Ты боишься остаться один.
– Молчи!
– Она предпочла бы умереть, чем стать такой.
– Ты этого не знаешь!
– Знаю! Ты сам показал мне ее! Она возненавидела бы тебя за то, каким ты стал.
– Нет.
– Да. Взгляни на ее лицо.
Старик посмотрел на жену, заплакал и… В мозгу у него Джонни увидел красное пятно. Джон умирал. Он свалился на землю, и Джонни тоже упал. Попытка пошевелиться не удалась – боль была такая, словно в теле не осталось ни одной целой кости. Рядом с ним лежал старик с белыми, как молоко, глазами. Лежал неподвижно, так что шевелились только губы.
– Она была единственной невинной. Неужели ты не понимаешь? – Слезы текли по его лицу. Он снова закашлялся, сплюнул кровь и раскрыл ладонь, на которой лежал камень. – Возьми. Спаси мою жену.
– Не могу.
– Убей Кри – и весь мир твой.
