Никто не произнес ни слова.
Все только смотрели.
Под навесом температура упала градусов на десять. Джек прошел мимо столика, кивнул сидящим за ним двум мужчинам и женщине – без лифчика, в драных джинсах и заношенной майке.
– Извините.
Он протиснулся между столами, убрал с дороги стул, прошел по утоптанному земляному стулу к второму навесу, где стояли три столика, и ступил на дощатый пол. В глубокой тени виднелись бар и еще несколько столиков. Джонни сидел ближе к задней стене. Справа текла река, и вода бурлила и пенилась под дымкой от плиты с жарящейся свининой. За стойкой маячил Леон; в песочной яме, под деревьями, босой мальчишка бросал подковы. Тишину нарушали только цикады, ветер и лязг металла.
– Привет, Джек, спасибо, что приехал. – Джонни постучал по стене за плечом и, повысив голос, добавил: – Леон! Еще два!
Леон не спешил, а принеся пиво, даже не взглянул на Джека.
– Захочешь еще два, заходи в бар. Но без него. Только ты.
– Так здесь всех чужаков принимают, – сказал Джонни, когда хозяин отошел. – Не принимай на свой счет.
– Как же… Посмотри на это.
Джонни скользнул взглядом по ближайшим столикам, повернулся к холму, где сидевшие в тени пекана старики пили спирт из стеклянных банок.
– Те, кто здесь бывает, давно знают друг друга. Когда-нибудь и к тебе привыкнут.
– Зачем вообще сюда приходить?
– Ты и сам знаешь.
Джек знал – и злость рассеялась. В городе Джонни не мог быть самим собой. Он был Джонни Мерримоном, мальчишкой, который нашел свою сестру, спас девочку и обнаружил мертвых. Джек уже пытался представить такую жизнь. И не смог.
– А зачем я здесь? Сегодня рабочий день. У меня куча дел.
– Я встречался с Лесли Грин. Надо было понять, поможет ли она мне. – Джек отвернулся и почувствовал, как потеплела шея. – Что-то не нравится мне этот твой взгляд.
– Она не поможет.
– Вроде бы заинтересовалась…
– Уже нет.
– Но…
– На днях мы виделись с Уильямом Бойдом.
– Неужели?
Джонни держался спокойно, и Джеку не хватило духу посмотреть ему в глаза.
– Тридцать миллионов долларов, чувак. Почему ты не сказал мне, что он предлагает такие деньги?
– Потому что это неважно.
– Чушь.
– Пятьдесят миллионов. Сто. Я не продам.
– Ну, тогда ты либо глупец, либо безумец. Или безумный глупец. Продай землю. Купи участок в каком-нибудь другом месте.
– Извини, не могу.
– Тридцать миллионов долларов. Как ты мог не сказать мне об этом?
Джонни уставился на бутылку у себя в руке. Потом пожал плечами, словно тринадцатилетний мальчишка.
– Подумал, что ты не поможешь мне, если узнаешь.
– Что за дерьмо… – Джек чувствовал, как улетучиваются остатки злости. – Бойд предложил мне деньги, если я помогу убедить тебя продать.
– Неужели?
– Фирма не хочет, чтобы я представлял тебя. Пригрозили уволить, если не послушаюсь. Обещали шантажировать, даже если уйду. Вот почему Лесли не станет тебе помогать. Бойд и ей деньги обещал.
– Сколько?
– Два миллиона и бизнес для фирмы по нью-йоркским ставкам. Я буду рейнмейкером. Они даже сделают меня партнером.
– Два миллиона долларов? Может, стоит взять…
– Не морочь мне голову.
– Деньги. Гарантия работы.
– Не забудь про угловой офис.
На сарказм Джонни никак не отреагировал и, подойдя к краю крыльца, посмотрел в сторону Пустоши.
– До рассмотрения апелляции у меня две недели.
– Знаю, – сказал Джек.
– Что будет, если я не найду адвоката?
– Скорее всего, проиграешь.
Джонни ковырнул ботинком землю. Джинсы, линялая футболка. Выпил он немало, но пьяным не был.
– Ты поможешь мне?
Джеку едва хватило сил посмотреть ему в глаза. Джонни всегда был первым, если требовалось пожертвовать чем-то. Когда Джек подвел друга, тот первым беспечно улыбнулся и в конце концов простил. Он был больше отцом Джеку, чем родной отец, и больше братом, чем тот брат, которого Господь посчитал нужным дать ему. Именно Джонни Мерримон определил детство Джека во всех важных отношениях. Но Джек прорвался – вопреки бедности, уродству и своим сумасшедшим родителям. После десяти лет неустанной работы он начал ту единственную карьеру, которую всегда хотел, и уже проделал путь в две недели. И вот теперь партнеры пообещали порушить эту карьеру, если он поможет другу. Даже если б он занялся собственной практикой, фирма смогла бы срезать его гонорары, оттянуть клиентов и тысячами способов подорвать его усилия. Единственный вопрос – пределы их влияния. Смог бы Джек попытаться открыть практику в Шарлотт или Роли? Он этого не хотел.
– Джек?
Голос прозвучал ровно, но глаза, запавшие, словно после долгой болезни, ждали ответа. Да, Джек мог ему помочь. Мог принести в жертву карьеру и перспективы. Мог, если б все было так просто. Но еще бо́льшая проблема заключалась в том, что Джек действительно хотел, чтобы Джонни продал землю. Что-то с Пустошью было не так, и она обернула его лучшего друга коконом пагубного, упрямого желания. Джек видел болезнь, видел зависимость.
– Я не смогу тебе помочь. Извини.
Получилось только шепотом. Но Джонни услышал.
– Эй, чувак. Конечно. Я понимаю. Ты работал. Достиг успеха.
– Подожди секунду. Дай подумать еще немного. Я не хотел, чтобы ты решил…
– Не надо. Правда. Я все понимаю. – Боль. Крах надежды. Предательство. – Принесу еще по пиву. Сиди здесь.
Джонни прошел мимо Джека к стойке и задержался там надолго. Вернулся он с вырезанной на лице улыбкой и пустотой в глазах.
– Ну вот. Холодненькое. Все хорошо.
– Джонни, послушай. У меня долги. Восемьдесят тысяч юридической школе…
– Я же сказал, не парься. – Джонни чокнулся бутылкой с бутылкой Джека. – Им здесь музыки не хватает, как думаешь? – Он поставил бутылку на стол, но в глаза другу не посмотрел. – Держись, всё в порядке.
– Джонни…
– Надо поговорить с Леоном насчет музыки.
Стул царапнул ножками по полу. Джонни поднялся и повернулся, но Джек успел заметить красноту в глазах и глубокую, до кости, бледность под загаром.
Дерьмо.
Он глотнул пива, но вкуса не почувствовал.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо…
* * *
Следующий час стал пыткой. Пили пиво, притворялись, делали вид, но слова Джека остались раной между ними. Джонни не смотрел ему в глаза, не задерживал взгляда на его лице больше чем на секунду, и эта секунда давалась Джеку болью. Они дружили с первого класса, и во всей черноте детства Джонни никогда не терял веры и не холодел душой. Вообще, если б Джеку предложили охарактеризовать друга одним словом, этим словом было бы горение. Даже мальчишкой Джонни горел. В нем никогда не угасало пламя страсти, убеждения, уверенности.
