Полдня они углублялись в болото, и с каждым часом Киркпатрик слабел. Он то и дело падал, а однажды Бойд нашел его стоящим неподвижно под кружащим у лица роем насекомых и уже на двенадцать дюймов погрузившимся в топь. Бойд вытащил спутника на твердую почву, заставил сдвинуться с места.
– Скоро сделаем привал. Есть одно особенное местечко…
– Я же сказал, я в порядке.
В порядке он не был. Отказывался пить. Глаза все сильнее стекленели.
Прошло два часа, прежде чем Бойд развел в стороны зеленый занавес и вытащил приятеля на поляну размером с городской квартал.
– Здесь будет наш базовый лагерь. Отсюда и начнем. – Он снял рюкзак и помог сделать то же самое Киркпатрику. – Садись, пока не упал.
– Здесь хуже.
– Садись.
Киркпатрик стоял как вкопанный. Бойд поставил палатку, собрал валежник, после чего взял спутника за руку и заставил сесть.
– Послушай. – Он посмотрел на небо, прикидывая, сколько еще осталось до сумерек. – Нам нужно поискать следы, поставить засидки. Ты как, сможешь это сделать? – Ответа не было. – Бойд вздохнул. – О’кей. Итак, два следа ведут вглубь болота; один на юг, другой на запад. Я пойду на юг. След вон там, под платаном.
– Я больше ничего этого не хочу.
– Ради бога…
– Не знаю, что это, но становится только хуже.
Бойд покачал головой.
– Не ерунди, Уильям. Я знаю, ты это чувствуешь. Вижу по твоему лицу.
– Да, чувствую. И что с того? Это просто воздух или какое-то дерьмо. На самом деле ничего такого нет.
– Холодно. Ты не замерз?
– Ради бога. – Бойд схватил «когти» и засидку. – Если соберешься, я буду там. – Он повесил на плечо ружье. – Если нет, увидимся вечером.
* * *
Провожая его взглядом, Киркпатрик чувствовал, как, словно затухающая спичка, в нем гаснет смелость. Тяжесть, лед, пустота. Между деревьями сгущалась серость.
Ничто…
Но это ничто весило миллион фунтов и давило, не давая подняться. За всю свою пятидесятилетнюю жизнь Киркпатрик лишь однажды испытал такую же беспомощность, и случилось это в день, когда он сделал первый вдох между ногами у алкоголички-затворницы, которая, словно очнувшись от забытья, вытолкнула его из себя на простыни в трейлере мертвеца в Западной Вирджинии. Он пришел в мир, не зная отца, дисциплины, любви, но все это его не остановило. Он бросил школу после третьего класса, стал шахтером в двенадцать лет и автомобильным вором через шесть месяцев после этого. Он воровал, лгал, мошенничал и победил в своей первой драке в баре за пять лет до того, как достиг совершеннолетия. Когда спустя неделю умерла мать, Киркпатрик похоронил ее на заднем дворе, потом взял сумку с двенадцатью сотнями долларов, заработанными в драке на кулаках в гравийном карьере с помощником шерифа по имени Джо-Джо. Таковы были годы, сформировавшие Джеймса Киркпатрика, а в последующие он путешествовал в джунглях, валил компании и избивал в кровь других мужчин. Он всегда брал то, что хотел. В его мире не было горы, которая смогла бы его остановить. Даже сейчас он думал, что выход есть.
Ничто пошевелилось.
Киркпатрик рассмеялся, но прозвучало это больше как хрип.
Игра света. Тень.
Оно снова пришло в движение – серой рябью на сером. Проплыло между деревьями, а когда остановилось в десяти футах он него, он закрыл глаза и вспомнил, что чувствовал в три года, замерзая в пустом, без электричества, трейлере.
Что-то зашуршало.
Выдохнуло.
Киркпатрик повернул голову, но ощутил ожог на коже лица. В нос ударил запах несвежего, плесневелого старья.
– Пожалуйста. Извини.
Мир замер, затих, и Киркпатрик ощутил все свои слабые места: глаза, сердце, пульс у горла. Он читал о том, что чувствуют люди во время операции, и знал, что примерно так оно все и будет: паралич и ощущение пальцев внутри.
Жизнь ему спас выстрел.
Он ударил между деревьями, отпрыгнул эхом от холмов, и в спазмах страха Киркпатрик распознал звук: «Винчестер» калибра.308, расстояние – полмили. В этот же миг он ощутил гнев ничто – прикосновение к лицу и ожог. Его крик повис в воздухе на долгие секунды, а потом внезапно пришло осознание одиночества.
Пустая вырубка.
Никакого холода.
Но Киркпатрик знал, куда ушло ничто – к следу, ведущему на юг.
По следу на юг пошел Бойд.
Его друг.
Он заставил себя подняться, а внутри уже бушевала великая война между тем, кем он был, и тем, кем только что стал. И столь огромен был конфликт, что Киркпатрик невольно заскулил – и вот этот самый скулеж решил его судьбу. Неверным шагом, покачиваясь в стороны, он добрел до южного следа. Шаг правой ногой. Ничего не выйдет. Шаг левой ногой. Все впустую.
Бойд закричал, и Киркпатрик побежал.
Он бежал по следу, и слабость как будто выветривалась из него. Он, Джеймс Киркпатрик, никогда не отступал, не уходил в сторону, не проигрывал. И столь велика была радость от обретения себя, что он не чувствовал ни следа под ногами, ни рвущего горло воздуха. Он снова был мужчиной, а его друг попал в беду или умирал. Быстрее, быстрее… Полмили за несколько минут. Поворот тропинки – и все, что он знал, все, чем представлял себя, ударило в него.
Опушка. Высокая трава, топь и вода, такая неподвижная, черная, будто полированный металл. В воздухе над этой водой ничто пригвоздило его друга к невидимому кресту. Бойд висел в воздухе с раскинутыми руками, растянутый до предела. Ни гвоздей, ни дерева, ни проволоки Киркпатрик не увидел, но мог бы поклясться, что его друг распят. Из ступней и ладоней шла кровь. Из глаз текли кровавые слезы. Бойд висел в десяти футах над водой и кричал под невидимым прессом, выворачивающим суставы и гнущим кости. Киркпатрик поискал ничто – и не обнаружил. Только топь, ружье и туша застреленного медведя.
– Уильям…
Кулаки сжались и разжались.
– Уильям, боже мой…
Теперь Бойд услышал друга и перестал кричать.
– Убей его… – пробормотал он, с трудом двигая челюстью. Кровь снова бежала из глаз и капала с подбородка. – Джеймс, убей его…
Киркпатрик наклонился за ружьем и в его весе обрел волю, чтобы передернуть затвор и послать патрон в патронник. Он поискал глазами ничто, но ничто нашло его раньше. По воде разбежалась зыбь, мерцание раздвинуло траву. С мерцанием пришел холод, а с холодом лицо. Ничто улыбнулось. Серые дыры были глазами, а в глазах затаилась темнота, которая шевелилась, насмехалась и знала. Знала, каким он был ребенком, знала все его сожаления, страхи и спрятанные глубоко поражения. Оно выкопало правду о смерти его матери, которую убил не рак, а испачканная блевотиной подушка и крепкие руки ее единственного сына. Оно знало, как он хотел ее смерти и как страшился ее, как она просила и обделалась от страха. Знало, что в тот кулачный бой он ввязался не ради уважения или денег, а из-за ужаса от убийства матери и осознания своего одиночества в сумеречном и убогом мире.
