Бросило…
Даже не бросило, а швырнуло, словно в первый момент он и не весил ничего, а потом с силой тысячи фунтов грохнулся на землю – на каменистый склон, по которому он потом соскользнул вниз. Джимми Рэй помнил это падение – как приземлился спиной на камни.
Он был в пещере.
Где-то капала вода.
– Эй! Кто-нибудь!
Никого. Оказалось, это не так-то просто: принять тот факт, что, если хочешь выжить, полагаться нужно только на себя. Осторожно, стараясь не потревожить спину, он пошарил вокруг здоровой рукой. Обнаружил камень за головой – наверное, тот и сломал ему спину. Валялись рядом и другие, поменьше, размером с мяч для софтбола или грейпфрут, но с острыми гранями. Пальцы наткнулись и на какие-то старые деревяшки и на что-то липкое – должно быть, его собственную кровь. Нужен был рюкзак и какой-то свет.
Но вместо рюкзака он нашел шерифа.
– Уиллард, слава богу…
Джимми Рэй дотронулся до ботинка, потом, несмотря на адскую боль в спине, придвинулся ближе. Беречься, думать о себе он уже не мог. Что случилось, то случилось. Теперь задачи стояли другие: помочь другу, выбраться и выжить. Джимми Рэй нащупал ремень Клайна, положил руку на грудь. Шериф не дышал. И уже остыл. Подтянувшись еще выше, Джимми Рэй дотронулся до лица, нашел нос, распухшие губы. На всякий слушай проверил пульс на горле, хотя и знал, что уже поздно.
Уиллард Клайн умер.
И умер давно.
– Кто-нибудь! – крикнул он, испытав стыд почти такой же сильный, как страх.
В каком-то смысле эта капитуляция была едва ли не страшнее сломанной спины. С той жуткой ночи во Вьетнаме Джимми Рэй никогда ни в ком не нуждался. Жил один, работал один. Не было схватки, в которой он не мог бы победить, лошади, с которой не мог бы справиться, машины, которую не сумел бы починить. И вот теперь он оказался под землей, беспомощный и одинокий, как никогда раньше…
Джимми Рэй перевернул шерифа и проверил карманы, надеясь найти спички или фонарик. Пошарил под телом. Продвинувшись дальше, нащупал гладкий склон, по которому скатился вниз, и потянулся выше, но пальцы соскользнули, и он скатился во второй раз. Захрустели какие-то старые сухие ветки. Пальцы нащупали нейлон. Так и есть, рюкзак. То ли его, то ли Уилларда.
Молясь, как и тогда, на поле боя в далеком Вьетнаме, Джимми Рэй вытащил тяжелый фонарик, который купил десять лет назад в холодный зимний день. В его свете он увидел камень, силуэт своего друга и то, чего никак не ожидал увидеть. Ветки вовсе не были ветками.
Он оказался в общей могиле.
В гробнице.
Глава 23
Проснувшись вместе с водянисто-бледным солнцем, Джонни обнаружил, что почти не помнит, как съездил к Вердине. Шоссе, проселок, деревья и кусты, крыльцо под навесом и обшивочная доска цвета старой кости. Старуха сидела на крыльце рядом со старинным ружьем и с улыбкой смотрела на него, пока он, словно налетевший ураган, шел, взметая пыль, по двору. А он ничего не мог с собой поделать – темные чувства вырвались на волю.
– Что такого вы со мной сделали?
– Ничего.
– Ложь, и вы это знаете. Не знаю, как это назвать, но уж точно не сном.
– Что бы ты ни увидел, это касается тебя и твоей семьи. Связь была всегда. Я лишь открыла окно.
– Какая связь?
– С Хаш Арбор, конечно, с твоей семьей и моей, с теми, кто жил там и умер. Время и впрямь тончайшее из сущего.
Джонни постарался успокоиться. В ее голосе, как и в ритме кресла, ощущались самообладание и твердость.
– Что было в той сигарете?
– Сигарета – не твоя проблема.
– Вчера вы сказали «видение».
– Да.
– Прошлым вечером… – Джонни сжал кулаки, сдерживая злость. – Сон, наркотик или что-то еще?
– Видел его, да? Джона Мерримона.
– Нет. – Джонни никак не мог успокоиться. – Я был им.
– Расскажи.
– Я видел, как умирала женщина. Беременная.
– Мэрион Мерримон, твоя прапрабабушка.
– Значит, это было на самом деле…
– Летом тысяча восемьсот пятьдесят третьего она умерла от лихорадки.
Джонни опустился на верхнюю ступеньку, склонил голову, закрыл лицо руками. Он знал их секреты, их первый поцелуй, слова, которые они прошептали друг другу. Что такая любовь возможна, Джонни и не представлял. И таких эмоций не знал. У него даже перехватило горло.
– Я был там. Держал ее за руку. Чувствовал, как шевелится ребенок.
Он замолчал, не сумев совладать с нахлынувшими чувствами.
Вердина затянулась, но дым выпускать не спешила.
– Твоя семья и моя. Видения находят нас время от времени.
– Как?
– Правда – на потом.
– Мне нужно понять.
– Что тебе нужно, так это слушать меня и вести себя поосторожней. Хаш Арбор – опасное место для тех, кто не уважает его тайны. Принимай сны в меру – и ты откроешь едва ли не всю правду, которая потребна тебе. Перебор – и эта жизнь покажется тебе блеклой и скучной. Понимаешь? Эта жизнь. Твоя. Не заплутай в прошлом. Я такое видела.
– Так вчерашний сон…
– Это только начало. – Старуха попыталась улыбнуться, но Джонни видел лишь печаль и боль, столетие непостижимого.
– А вам этот сон снится?
Она покачала головой.
– Мне снятся мои люди, тебе – твои. Такова природа вещей.
– Что вы от меня хотите?
– Ничего.
Она солгала, и Джонни ясно это видел. Что-то ей было нужно. Очень, очень нужно.
– А мне нужна моя жизнь, – сказал он.
– Есть двери, которые трудно закрыть.
– Что мне делать?
– Одно только возможно. – Вердина достала из кармана халата еще несколько сигарет. – Войти в дверь. И в этот раз узнать правду, что еще темнее.
Глава 24
Слабость была знакома Луане Фримантл так же хорошо, как дно бутылки. Слабость обитала в глубине ее естества и родилась в далеком детстве на болоте. Луана так и не стала той девочкой, какой хотела видеть ее мать. Она ненавидела жару и грязь, наследие рабства и старые верования – все то, что пронизывало каждую сферу жизни в Хаш Арбор. Ей не нравились ни зарубки на руке, ни висельное дерево, ни странные молитвы на чужом языке. Но еще больше было такого, чего она боялась. Боялась ночи, леса и надежд всех тех женщин, что уже ушли. Хуже всего были сны. Начались они через неделю после ее пятнадцатого дня рождения: мрачные видения с висельным деревом и другим детством, с бременем земли в тот день, когда ее погребли заживо. Эти сны начались не постепенно – нет, едва ей исполнилось пятнадцать, как они обрушились лавиной. Она закрывала глаза девочкой, а просыпалась рабыней, и теперь познала ужасные вещи: каково страдать и убивать, и нести жгучее клеймо предательства.
