Сам начальник РУВД после окончания строевых занятий тоже был не в лучшей форме и непроизвольно хватался за сердце, успокаивая себя лишь известной мудростью, гласящей, что если вам исполнилось пятьдесят лет и у вас вдруг ничего не болит – значит, вы уже умерли.
* * *
Что касается подчиненных Мухомора, то ни один из них при всем желании не смог бы в это время спасти собственного начальника от строевых мучений.
Еще ночью, за несколько часов до репетиции парада Васе Рогову в упорной борьбе удалось-таки победить в схватке обнаруженную на кладбище девушку и даже успокоить ее. После этого недавняя пленница приняла активное участие в оказании первой медицинской помощи, прикладывая к расцарапанной физиономии оперативника листы подорожника.
Вася лишь тихонько охал, героически перенося эти муки. В результате новую знакомую удалось убедить, что для полного выздоровления ему необходим строгий постельный режим. Тут же оперативник осторожно заметил, что он просто мечтает о хотя бы об одном глотке чистой родниковой воды, так как крайне изголодался по причине отсутствия места для ночлега.
Девушка, назвавшаяся Ксанкой, хихикнула, но согласилась помочь в поисках временного жилья. Несмотря на ее огромное желание немедленно расправиться с насмерть перепуганным Косым, Рогов не позволил это сделать, заметив, что «война войной, а обед вовремя», и предложил вернуться на кладбище ближе к вечеру.
– Понимаешь, он тут много интересного наговорил про местную контрразведку, – душевно увещевал Вася, – а у меня с этой конторой свои счеты. Так что, давай, лучше, выспимся по-человечески, а потом вернемся за ним, добеседуем. Да и подумай, далеко ли мы уйдем с этим косым в городе, где на каждом шагу патрули?
Ксанка нехотя согласилась.
Через непродолжительное время Рогов уже сладко спал в каком-то сараюшке на морском берегу. Последнюю мысль, мелькнувшую у него в голове: «в каждом месте есть свои прелести, но на курорте – еще и чужие» – он додумать не успел, так как слишком устал. Сочувственно взглянув на своего спасителя, девушка отправилась подыскивать ему более подходящее жилье (во всяком случае, на сон грядущий, она именно так объяснила оперативнику необходимость уйти). Вася попросил, чтобы Ксения не задерживалась, так как он не знает города, а ему еще надо встретиться со своим потерявшимся товарищем.
– Как его зовут? – осведомилась девушка. – Может, я его знаю?
– Виктор. Виктор Плахов, – сонно пробормотал Вася. – Но, честное слово, ты с ним не могла здесь встречаться. Мы приехали только вчера и из такого далека…
* * *
А вот самому Плахову пришлось значительно труднее. Под недоверчивыми взглядами карусельщика Мефодия со товарищи оперативник уже который раз пытался объяснить, что питерская полиция не имеет никакого отношения ни к царской охранке, ни к кудасовской контрразведке; что он самого что ни на есть пролетарского происхождения, а во время учебы в институте подрабатывал и дворником, и грузчиком… Но, интересно, какими ораторскими талантами надо обладать, чтобы убедить слушателей в том, что ты добрался к ним не на поезде, в экипаже или, на худой конец, пешком, а в некоем шкафу?.. Какая такая машина времени?.. Какие восемьдесят лет спустя?..
– Здравствуй, правнучек, добрый ночер, – иронично приветствовал пленника аптекарь, – ты ври, да не завирайся.
– Правильно, – загорячился чумазый чистильщик обуви, – да он же вылитый буржуй! Ты, дядя Мефодий, на руки его посмотри! Они же ничего тяжелее, чем перо, не держали!..
– Руки, руки! – отчаянно сопротивлялся Плахов. – Дались вам мои руки!.. – И вдруг нашелся, бросив взгляд на стоящее в углу подсобки пианино. – Да я – музыкант! Лабух!
– Я вас умоляю! Не смешите мою попу – она и так смешная! – встрял в разговор артист. – Так где ж это вы видали, прошу прощение, тапера, с такой прической (Буба театральным жестом простер руку в сторону стриженной под «ежик» головы оперативника)? Да все ж музыканты волосаты, словно красавицы с Молдаванки. Пейсы – раввину, бороду – художнику, а длинные волосы… это, простите меня, привилегия только музыкантов и анархистов…
Зло сверкнул глазами цыганенок, снова настойчиво предложив «пустить в расход» пойманного шпика.
– Слышишь, что народ говорит? Врешь ты все. Буба – он сердцем чует. В расход тебя надо. – И дядя Мефодий задумчиво покрутил стволом своего револьвера.
– Зачем в расход? Расход нам не нужен! – запротестовал Плахов. – Я доказать могу…
– Так, пусть молодой человек и сыграет, – очередной раз с любовью подышав на бильярдный шар, заметил аптекарь.
– Правильно товарищ Кошкин говорит, – оживился чистильщик обуви, – пусть попробует сыграть. Только какую-нибудь нашу, не буржуйскую. Раз говорит, что в краснознаменной полиции служит, то пусть про нее и споет. Революционную песню о рабоче-крестьянской заступнице.
– Лучше про любовь, – мечтательно вздохнул аптекарь, – про товарищескую, в борьбе за народное дело…
Карусельщик согласно кивнул головой и велел развязать Плахова, предупредив, чтобы тот не вздумал пытаться убежать. Размяв затекшие пальцы, Виктор уселся за пианино. Как на зло, в голову не приходила ни одна более-менее подходящая мелодия, а несколько лет занятий на пианино, которые в школе заставляла посещать мама, не давали шансов выдать грандиозный экспромт.
Тогда он, вспомнив последний праздник в РУВД, попытался сыграть и даже спеть «Мурку». Несмотря на уверения музыканта, что произведение посвящено погибшей сотруднице Губчека Марии Климовой, экзамен оказался не сданным. Более того, Касторский заявил, что впервые исполнял подобные куплеты еще на свадьбе у незабвенного Бени Крика.
– И это ви называете революционной песней? Я смеюсь вам в лицо. Вы никогда не слышали, как поют настоящие бандиты… «Гром прогремел, золяция идеть… Губернский розыск рассылает телеграммы… Что вся ж Одесса переполнена ворами… Что наступил критический момент… И нас заел преступный елемент»…
Касторский, декламируя свой шлягер, пытался пританцовывать и, наверное, учинил целый концерт, если б его не остановил Мефодий.
– Ты, и правда, давай-ка что-нибудь пооригинальнее. Как Даниил давеча предлагал.
– Правильно, – опять встрял в разговор чистильщик обуви, – я ж говорю, про товарищей, про любовь. Ну, что-нибудь вроде «Дан приказ ему – на запад, ей – в другую сторону»…
Не желая перечить привередливым заказчикам, Виктор взял несколько аккордов и запел.
Вместе рейдовали, ловили гопоту,
А сколько мы раскрыли с тобою «глухарей»?
Но только я однажды переступил черту,
Назвав тебя не опером, а милою своей…
На праздниках припев обычно подхватывали все оперативники, собравшиеся за столом, но теперь Плахову приходилось отдуваться самостоятельно.
Напарница, напарница, любимая моя!
С тобою не расстанемся – знаю точно я.
Ты – моя избранница, ты очень мне нужна!
Любимая напарница, а в будущем – жена!
Как тебя забросило в этот райотдел? —
Женщинам не место здесь: ломает и мужчин…
Милая моя, поверь, что есть всему предел.
Лучше поскорее замуж выходи!
Напарница, напарница, любимая моя!..
Во время очередного припева Виктор краем глаза заметил, что штиблет Касторского начал осторожно отбивать такт музыки, а сам артист начинает потихоньку пританцовывать. Это, хоть и слабо, но вселяло надежду в более-менее благополучный исход концерта.
