– Погодь, Краснуха! Не суйся в пекло поперёд батьки! – перебил её бородач. – Я – цыган, а цыган сам за себя постоять сможет. Притопал я с Вышки, с Лиманского района, чтобы придать земле тело грешной моей возлюбленной Глафирки, загубленной бандюгами. Смилостивился Господь, успел я бросить горстку землицы на гроб, но не знаю до сих пор, и никто мне ответить здесь не смог, кто виновен в её смерти. Поэтому послушал добрых людей и решил сам явиться в милицию. Если служивым людям, кто этим делом занимается, есть надобность услышать от меня всю правду о наших отношениях с убитой при ранней её жизни, готов сам всё как есть растолковать. Чтобы знал народ только из моих уст, а не с чей-то бабей брехни, которую ветер носит.
– Да ты настоящий цыган, мил человек! – заинтересованно оглядел бородача Щергунцов, кладя руку ему на плечо.
– А что цыгана за человека здесь не считали? – хотел сбросить руку милиционера тот, но не сумел – тяжела и цепка рука начальника райотдела милиции. – И жил, и любил да сгубил всё по воле злых людей, – горько ухмыльнулся цыган. – Хватил горюшка по самое не хочу. Желающих цыгана унизить да к земле прижать в живых не осталось, прибрал Господь, хотя остались некоторые брехушки, – и он кивнул в сторону шмыганувшей за дверь вёрткой Краснухи.
– Верующий, гляжу?
– Да и тебя, гражданин начальник, в ту пору и в помине не было, – вместо ответа сверкнул цыган чёрными глазами.
– Сидел в лагерях, раз гражданином начальником величаешь?
– Хлебнул лиха.
– Чую, не один раз.
– Угадал.
– Послушай, Григорий Артемьевич, – как можно миролюбивей перебил их перепалку, грозившую перерасти в неприятность, Жогин, – отправил бы ты отдыхать своих засидевшихся гостей, а с Кондратием Федосеевичем я сам побеседую после нашего разговора. Пусть подождёт в коридорчике.
– А я и не держу никого, – распахнул дверь Щергунцов. – Спасибо, что зашли, люди добрые! Тронут вниманием, с которым вы относитесь к нашей службе. Благодарствую от всего личного состава за советы и подсказки, чтоб найти и наказать всех убийц. Обещаю, что проинформирую лично товарища комиссара о ваших требованиях судить их в районном нашем клубе и обеспечить суровую меру наказания.
– Вы уж постарайтесь! – раздались нестройные голоса. – За смерть смерть положена! Убить их, как бешеных собак! Расстрелять всех! Повесить на столбах, как раньше делали, другим на устрашение!..
– Суд всё учтёт, товарищи, – осторожно подталкивал подполковник нерасторопных и не успокаивающихся крикунов.
– Знайте! – проявляя завидное упорство, застрял на пороге один из последних. – Народ не смирится, пока не увидит убийц в суде. Иначе новый бунт закатим!
– Можно я запишу вашу фамилию? – поинтересовался Щергунцов с невинным видом.
– Зачем вам моя фамилия? – насторожился тот. – Нас вон тут сколько, всех и записывайте.
– Секретарь уже записала в журнал приёма, – не смутился подполковник. – Но, может, есть такие, кто общественными обвинителями на суде выступят.
– Выступим. Вы сначала убийц представьте…
Когда наконец закрылась дверь за последним посетителем, Щергунцов упал на первый подвернувшийся стул:
– Действительно, к чему комиссару такая нервотрёпка и себе, и людям?.. Виновные не установлены, а до суда уйма времени?..
– На то и щука, чтоб карась не дремал.
– Ну ладно, карась, – сменил тему подполковник и подмигнул Жогину. – Давай, делись успехами. Когда ты влетел в кабинет, будто ошпаренный, заметил я твоё благоухание.
– Может, порхание? – смеясь, поправил Жогин.
– Главное – почему ты один прискакал и где те таинственные «ножки»?
Не отвечая, Жогин безапелляционно устроился в кресле начальника райотдела, с жадностью опрокинул стакан воды из его графина и потянулся к телефону.
– Есть нужда? – заблестели глаза у Щергунцова.
– Да ещё какая!
– Тогда не ошибись, по красному звонить комиссару.
– Знамо дело, – отпарировал Жогин. – Сначала Управу вашу на уши поставлю: хочу предупредить, чтобы эксперты задержались сегодня и выдали мне к утру заключение о результатах исследования всех четырёх ножек кровати Снегирёвой, на которой она была убита. Сизов уже должен подвезти вещдок.
– В кровати прятали драгоценности? – вскочил на ноги Щергунцов.
– В ножках, товарищ подполковник, в ножках кровати.
– Нашли?!
– Нашли бы, не опереди нас бандиты.
– Ёлы-палы… Удар под дых!
– Гораздо ниже.
– Значит, опять пролетаем, как фанера над Парижем… Чего ж ты такой фурор устроил?
– Сели мы им на хвост, Григорий Артемьевич. Теперь уже крепко. Обнаружили ключ, которым преступники головки на ножках откручивали, наткнулись и на явные следы – экспертам будет над чем поработать. Но главное – вот!
Жогин, словно дразня и продляя удовольствие, медленными движениями открыл портфель, лежащий перед ним, и извлёк на свет тёмную коробочку.
– Осторожно! – предупредил он рванувшегося к нему подполковника.
– Бомба, что ли? – отпрянул тот.
– Здесь то, что привлекло убийц, – раскрыл и передал коробочку Щергунцову следователь.
– Какая красота! – ахнул подполковник и, словно близорукий, поднёс содержимое к глазам.
– Ослепнешь! – засмеялся Жогин.
– Такого в наших ювелирторгах не увидишь.
На чёрном дне коробки сиял изящный бриллиантик.
– Уверен, – отобрал коробку Жогин и спрятал в портфель. – Это семейная реликвия Снегирёвых. Мастер, пряча колье или иную драгоценность, в котором находился этот бриллиант, неосторожно упаковал ножки такими ценностями и камень выпал из оправы, завалившись где-то на самом дне; иначе и он стал бы добычей преступников, когда они опустошали схрон, пользуясь самодельным приспособлением вроде длинного тонкого щупа, постепенно опускаясь книзу.
– При производстве осмотра ни вы, ни Кузякин об этом не додумались. Как удалось на него наткнуться?
– Тихон Семёнович соорудил из тонкой проволоки что-то подобное, а к самому концу прилепили кусочек пластилина, отыскав его в столе у ребятишек.
– Один?
– А тебе десяток бриллиантов подавай?..
– Ценный… – задумался Щергунцов. – Сколько же стоят все припрятанные ценности?
– Наша задача успеть их отыскать, пока убийцы ими не распорядились. А то и оценивать нечего будет
– Такие драгоценности сразу не реализовать.
– Сложно, конечно. Если покупателя не нашли заранее.
– У нас в городке таких буржуев ещё в семнадцатом году отстреляли.
– Значит, повезут камешки далече…
