– Что же у него за издевательство? – усмехнулся Миронов, хватаясь за бакен, к которому они уже подплыли за разговорами.
– Море и солнце с лучами. Или закат, или рассвет. Половина диска видна.
– Ну? Что остановился?
– И это?.. Слава кепеэсэс написано.
– Рассвет, конечно. Что тут сомневаться, – тщательно оглядывая бакен, подытожил Миронов. – Нет на бакене ничего. Чистый, как младенец.
– А что ищем-то?
– Ну, может, кровь осталась. Зафиксировали бы. Зря я фотоаппарат с собой взял!
– Не утоп бы. Дорогая вещь.
– Служебный. За мной значится, – Миронов проверил фотоаппарат в кожаном футляре, болтающийся у него на шее. – Больших денег стоит. «Зенит три эм».
– Я хотел себе купить, – пожаловался егерь. – В наших магазинах таких нет.
– А тебе зачем? Это специальные.
– Как зачем? Природу снимать. Браконьеры опять же… попадаются. Чтобы не бегали. Хлопнул. Сунул ему фотку. Куда он денется.
– Подарю, когда списывать буду, – пообещал Миронов. – Знаешь, Маркелыч, неудачной наша поездка получилась.
– А что ты мечтал найти? Вода, если и было что, давно смыла. На волнах бакен, вон как швыряет!
– Не только бакен. И палатку, где артистка жила, найти не удалось, – пожаловался следователь. – Висяк, как есть висяк. Эти бабки тоже ничего путного не сказали.
– Так вон убийцы-то! – завращал глазами Фомин. – Я же тебе рассказал про оборванцев. С ножами они! Сам видел.
– Врач сказал, рубленая рана у неё. Топор искать надо.
– Найдёшь его! Он в воде давно. Они его выбросили. Станут нас ждать.
– Не станут…
– Брать их надо, Александрыч. Сейчас лодку пойдём отдавать, и вяжи обоих. Пока дёру не дали.
– Вязать, говоришь?..
– В тюгулёвку их! И дать, как следует. Враз заговорят. Они народ ушлый. Прижать нужно.
– Прижать, говоришь?..
– А что на них смотреть? – не понимал безразличного выражения на лице следователя Фомин. – В милиции не таким языки развязывают.
– Развязывают, говоришь?.. – криво усмехнулся Миронов.
– А что, волындаться с ними? – нахмурился егерь. – Не дураки, чтобы сами признаваться. Да ещё в убийстве!
– Да, умышленное убийство самое тяжкое преступление… – поразмыслил следователь.
– Вот. Я и говорю! Без назидания, – Фомин крякнул, сжал кулаки-булыжники и со значением постучал ими по своим коленкам, – без этого дела только дурак пойдёт на сознанку.
– Ты прямо по фене заговорил, Маркелыч, – невесело улыбнулся Миронов. – А в активе у нас с тобой пока полный нуль.
– Как так? – всполошился тот.
– Проверяла уже милиция твоих оборванцев. Не шпана они. Вполне положительные люди. Геологи из Саратова. Отдыхают у нас.
– А ножички? – округлил глаза егерь.
– Ножички у рыбаков – обычное дело. Ты сам-то без ножа ходишь?
– Я егерь. Мне положено.
– И им не воспрещается. Обычные ножи, Маркелыч. Обычные… А вот про двух других мужиков они тебе говорили, это интересно.
– Каких, Александрыч? Я что-то запамятовал.
– Которые их к палаткам артистов послали.
– Да-да. Говорили! Как же.
– Вот тех надо бы найти.
– Так как же, Александрыч?
– Ладно. Это я сыщиков наших напрягу. Давай ещё с завхозом поговорим. А там видно будет.
Миронов высадился на берег и отправился к Рассомахину, оживлённо беседующему с Лисичкиным и женщинами, а Фомин, подгребая вёслами, поплыл отдавать лодку владельцам. Когда он возвратился, Миронов сидел на пригорке, чиркая что-то в своём блокноте.
– Ну, как геологи-то?
– Ничего, ребята. Повеселели, как клёв пошёл. Приглашали на уху, – егерь сел рядом со следователем, закурил. – С завхозом-то что? Не дрались они здесь? Может, скрывают от нас? По пьяни-то чего не наделаешь.
– А? – не понял Миронов, не отрываясь от своего занятия.
– Глазище-то у завхоза видел какой? Не приложился кто вчера? За этой… пострадавшей мужики-то табуном… И режиссер их в сиреневых рейтузах крутился, никого не подпускал. Наш Сердюков-то! Тоже туда. Пузо выставил и попёрся. Мне даже поцеловать её не дал.
– Да ты что, Маркелыч? – усмехнулся следователь и оставил блокнот. – Не дал поцеловать!
– Не дал, пузатый, – сконфузился егерь, – а ведь у неё мужик есть. Из артистов тоже. Там был вчерась. С нами. За одним столом.
– Вот как?
– Водку пили с этим? Как его? С Лисичкиным. Да он тебе говорил, наверное?
– Нет. Не сказал.
– Пил. Укатались они оба. Тот по столу стучал. А Лисичкин его успокаивал. Приревновал, наверное.
– Ты всё помнишь, Маркелыч?
– А чего мне забывать? Я трезвый был. Как стёклышко. А баба, Александрыч, красавица. Жаль её. Ласковая такая. Всех целует. Если бы такая была…
– А муж, значит, приревновал?
– А как же? И я бы на его месте не стерпел. Этот режиссёр их, наглый малец. Прилип к ней, обнимает. Вот я и спросил про глаз-то.
– Так глаз болит у завхоза! Он при чём?
– Э-э-э! Александрыч! Такая женщина!..
– Но завхоза вроде не было за столом? Женщины говорят, он рыбачить уезжал. Сетку они здесь где-то ставят, на котёл рыбу ловят.
– Нет. За столом его не было. Это точно.
– А чего же ты его приплёл?
– А после?.. Может, мордобой у них пошёл?
– Проверим… Что-то я мужа её не найду.
– Это как же?
– Завхоз говорит, что с шофёром с вечера тот ещё уехал на другой берег Волги рыбачить. К вечеру возвратятся.
– Значит, не знает муж, что жену убили?
– Выходит так.
– Вот те раз! Вот подарочек будет…
– Зарыбачились.
– Что же? Ждать будем, Александрыч?
– А что делать?
* * *
Спустилось солнце за горизонт, Миронов с Фоминым поужинали ухой у геологов, попили чайку с артистами и уже засобирались назад, так и не дождавшись никого, как к берегу в стороне от палаточного лагеря неслышно тиснулась в песок лодка.
– Витёк! – бросился к лодке завхоз Рассомахин, опережая следователя и егеря. – А где Иван Иванович? Вас здесь следователь заждался из прокуратуры.
– А я почём знаю, где он? – отозвался шофёр и выпрыгнул из лодки. – Я его не видел. Он ночью так и не пришёл, как договаривались. Я один уехал. Передумал Иван Иванович. А что, нет его?
