– Дело ответственное, – строго осадил завхоза Фомин. – Как можно отказываться? Вот, Николай Александрович команду дал.
– Правильно говоришь, Маркелыч, – поддержал егеря Миронов. – Благодарю за службу! Тем более, дело у нас минутное. Ещё к своему врачу успеете вернуться.
– Какое же минутное? Растрясло всего, встать не могу, – стонал завхоз.
– Фока Савельевич, – перебил его Миронов, – тебе товарищи милиционеры сейчас окажут необходимую помощь.
Он повернулся к Брёхину.
– Бери Пёрышкина и выносите осторожно товарища больного на руках к утопшему, чтобы видно было.
– Один момент, Александрыч, – ринулся исполнять команду сыщик, махнув рукой инспектору.
– Что мне на него глядеть? – замахал руками Рассомахин. – Я и отсюда хорошо вижу. Одежда его. Я враз узнал, как подъехали. И тело его. Большое. Обувь, вон башмак его, ни с каким не спутать. Сорок шестого размера туфля.
Рассомахин замолчал, опустил глаза, у него затряслись губы.
– Воды, воды! – подал голос инспектор Пёрышкин.
– Истерика у человека. Водки надо, – перебил Брёхин.
– Ваня это… Что ж тут узнавать? – прошептал Рассомахин. – Нашёлся наконец-то…
– Вам в лицо его опознать надо, – не унимался Брёхин. – Давайте к нам с инспектором на руки. Не стесняйтесь. Мы вас поднесём к нему.
– Да не надо меня, как бабу, носить, – отодвинулся от милиционеров завхоз, скривился весь, как на пружинах, поднялся тяжело, полез из лодки и зашагал нетвёрдой походкой к неподвижному телу у самой воды. Однако, не дойдя несколько шагов, вдруг замер и оглянулся на Миронова.
– А надо? Я же и так его узнал.
– Такие правила, Фока Савельевич.
– Разнесло-то лицо Ванюшке, – шептал сквозь слёзы завхоз, не отводя глаз от покойника. – Вот оно как бывает. Олимпиада выжила, а Ваня, значит…
Рассомахин осторожно нагнулся над телом, внимательно разглядывая, погладил рукой голову покойника.
– Да, это Иван Иванович Вельзевулов, – простонал он. – Артист Таганрогского драматического театра. Известный всему городу талант. Прекрасной души человек.
Он помолчал, вгляделся в покойника ещё внимательней:
– Вот родинка под левым ухом. И шрамик над бровью.
– Родинку заметили? – крикнул Брёхин.
– Родинка, – кивнул завхоз. – Липа всё твердила, что только за эту родинку и полюбила Ванюшку. Только лицо не его.
– Как не его? – взмахнул руками Брёхин. – Вы только что говорили, что он!
– Не то, что не его… Его, конечно, – поправился завхоз, – распухло до неузнаваемости. Сколько он в воде-то плавал. У него и зуб вот золотой на нижней челюсти.
– На нижней челюсти, – повторил громче для Миронова, быстро черкавшего бумагу, Брёхин, – зуб из металла жёлтого цвета.
– Да, – кивнул завхоз и стал медленно оседать вниз.
– Сергеич! – крикнул Миронов, но Брёхин уже подхватил грузное тело завхоза, на помощь ему бросились Пёрышкин с егерем.
Фока Савельевич Рассомахин плакал тихими слезами, не стесняясь, не скрывая слёз, словно ребёнок, размазывая их по пухлым щекам.
– Дайте ему хлебнуть, – скомандовал Миронов, но он запоздал, капитан уже держал перед губами завхоза наполненный до краёв стакан водки.
Тот благодарно кивнул и выпил, не разобравшись, что он пил, даже не поморщился, после чего поднял глаза на Брёхина:
– Это что же?.. Убили его? Или утоп?
– Видимых повреждений на теле не имеется, – заторопился Брёхин.
– Видимых, – повторил задумчиво Миронов. – Ну-ка, ребята, переворачивайте его на живот. Закончим осмотр.
Понятые послушно взялись за края брезента, покряхтели, поохали и разом перекатили тело лицом вниз.
– Вот те раз! – вырвалось у Миронова.
– Ого! – вскрикнул Брёхин.
– Гляди-ка! – охнул егерь.
Завхоз Рассомахин отшатнулся от трупа и закрыл лицо руками.
В спине покойника под левой лопаткой переливалась наборными разноцветными каменными колечками рукоятка ножа. Лезвия не видать.
– Оригинальная вещица, – первым пришёл в себя Брёхин. – Великовата уж больно. По заказу сработана. На какую же, интересно, медвежью лапу?
– Таким один раз задеть и насквозь, – Миронов защёлкал затвором фотоаппарата. – Вытаскивать не станем. Раз всё это время клинок не вывалился, до морга потерпит. Теперь им эксперты займутся.
– Знакомая штука-то, – не сводя с рукоятки тревожных глаз, произнёс егерь. – Думается мне, видал я её где-то. И совсем недавно.
– Напрягись, Маркелыч! – вцепился в него Брёхин. – Выручай, дорогой!
– Видал. Точно, – пробормотал Фомин и задумался. – Марка Васильевича этот кортик, – раздался наконец его сдавленный голос.
Все замерли, не сговариваясь.
– Сребровского, – потупил глаза завхоз.
Коллекционеры и уголовники
Новые обстоятельства в деле Ивана и Олимпиады Вельзевуловых, загадочное исчезновение помрежа театра Сребровского и его затянувшиеся розыски всерьёз встревожили Ковшова, и вечером, возвращаясь домой из райпрокуратуры, он решил заглянуть в следственный отдел Управления милиции к Квашнину.
– Ты мне когда Сребровского обещал? – с порога накинулся он на подполковника.
– Готов доложить по полной программе, что проделано за это время, – поднялся тот из-за стола и шутливо козырнул, улыбаясь во всю физиономию.
– Нашёл время для шуток! Мне Игорушкин по два раза в день звонит, скоро свежевать начнёт, как селёдку. Шаламову хорошо – он за тридевять земель, а я рядом, вот они с Колосухиным меня по очереди и конопатят. Что Ростов ответил на твои запросы?
– Как и Таганрог, нулевой результат.
– А чего ржёшь? Тут сердце кровью обливается… – Данила грохнулся на стул, выхватил из папки захваченную фототаблицу кортика и бросил её на стол. – Не поверишь, Петро, ночью снятся рожа этого Сребровского и вот эта хрень!
– Понимаю.
– А чего ж тогда лыбишься?
– Ладно. Не стану больше тебя мучить… – растянул ещё шире рот в улыбке тот.
– Неужели удалось найти?! – подскочил Ковшов.
– Считай, сегодня у тебя двойной праздник, Данила.
– Не терзай душу!
– Выпьешь что-нибудь?
– После.
– Тогда сядь и успокойся.
Квашнин набрал номер, поднял трубку телефона и спросил:
– Приехали, наконец? Тогда давайте его прямо ко мне. Ничего. Пропустят. Ведите, ведите.
– Что за спектакль, Петро?
