– Наберись терпения. Хорошо, что ты фотографию кортика захватил.
– А у тебя что же, нет?
– Сыщикам своим пораздал, а их уже не найти. Разбежались по делам.
Ковшов пододвинул приятелю цветную фототаблицу, на которой красовался изящный клинок морского офицера с наборной рукояткой.
– Имитация настоящего кортика, – всмотревшись в фото, не удержался Квашнин.
– Один в один. А вот рукоятка явно отдаёт привкусом уголовщины. На зоне сработана штучка.
– Их продукция. А это важно?
– В нашем деле важно всё.
– Что же? Выходит, режиссёр наш никакой не режиссёр, а уголовник?
– Как знать… Однако, где обещанное?
– А вот сейчас увидишь.
В дверь постучали.
– Входите, – подражая магу-гипнотизёру, воскликнул Квашнин.
Дверь кабинета отворилась, на пороге в сопровождении двух милиционеров стоял неприличного вида бомж. Грязный, оборванный, вонючий, как все бомжи. От других, впрочем, он чем-то неуловимо отличался. Остатками лака в причёске, выпуклым животиком и аристократическим безразличием во взоре. Однако скоро взор его устремился к бокалам на столе. Бомж, как и полагается бомжу, жадно сглотнул слюну, стыдливо подёргал грязную майку за бретельку, почесал одной босой ногой другую и грустно засопел.
– И что это за создание? – недоумевая, уставился Данила на приятеля.
Квашнин скомандовал милиционерам «кругом», а когда дверь за ними закрылась, пододвинул стул и тем же гипнотическим тоном представил:
– Помощник режиссёра прославленного Таганрогского театра Сребровский Марк Васильевич! Собственной персоной.
Бомж не сводил глаз с бокалов и графина, но сохранял величавое молчание.
– Что ты мелешь? – не удержался Данила. – Кончай комедию ломать! Какой это режиссёр?
– Пока ещё помощник, – попытался изобразить галантность бомж.
– Только что доставлен из приёмника-распределителя, – продолжил Квашнин. – Документов, удостоверяющих личность, не имеет, со слов утратил в состоянии алкогольного опьянения…
– Ограблен… Паспорт похищен вместе с ценными вещами, часами, костюмом и полуботинками, – тихо проговорил бомж.
– Раздет догола, – оборвал его Квашнин. – Марк Васильевич наш с приятелем встречу обмывал, потом – медвытрезвитель, следом – ограбление со слов бедной жертвы и спецприёмник.
– Да, к несчастью, – подтвердил бомж. – Я уже писал несколько объяснений.
– Паспорт, кстати, подбросили в милицию сердобольные, – Квашнин протянул Даниле тёмно-зелёную книжицу.
– Нашёлся? – проявил радость бомж. – Я даже номер помню. Можете проверить.
– Тут фотография имеется, – раскрыл паспорт Данила, – только вы здесь совсем на себя не похожи.
– Похудел? – проявил интерес бомж.
– Ну, это само собой. А как вы в городе оказались?
– Приехал из райцентра на телефонную станцию, чтобы сообщить в театр о несчастье с Липочкой.
– Вельзевуловой?
– Липочкой, – кивнул бомж. – Связь была только с театром в Ростове. Я пошёл к земляку, работает осветителем в детском… вашем… Решил его проведать. Но, оказалось, что он уволился. С его другом пошли в ресторан. Тяжёлое несчастье, беда, постигшая нас… я расслабился, пока рассказывал. День ничего не ел, а тут выпил. Нарядом милиции обоих доставили в медвытрезвитель, его отпустили раньше. Освободился, пошёл на железнодорожный вокзал, заработать на билет, чтоб в райцентр вернуться.
– Всё спустил в ресторане? – пожурил Квашнин.
– Вроде нет… в медвытрезвителе на штраф хватило.
– Ну и что на вокзале?
– А там носильщики – не носильщики. Одним словом, в отцепной вагон завели и всё отобрали. Вот это дали взамен, – бомж дёрнул бретельку майки на груди и опустил голову вниз, где красовалось чёрное трико, закатанное до колен.
– Смотри сюда, – грубо сказал Квашнин и положил на стол перед бомжем цветную фототаблицу. – Хорошо видно?
– Всё различаю, – ответил тот, изучая фото. – У меня зрение стопроцентное. Не жаловался.
– Знаком предмет на фотографии?
– Что это?
– Не узнаёте?
– Что-то знакомое.
Квашнин переглянулся с Данилой.
– Возьмите фото в руки, – посоветовал Квашнин.
Бомж дрожащими руками поднял со стола фототаблицу, не сводя с неё тревожных глаз. Аристократическое безразличие в них исчезло.
– Не узнаёте, Марк Васильевич? – совсем тихо ещё раз спросил Квашнин. – Ну, как же?..
– Это, похоже, кортик.
– Ваш? Посмотрите внимательно. Там есть интересные детальки.
– Мой, – опустил глаза Сребровский. – Чего его разглядывать? Рукоятка наборная. Из уральских камней. Семь цветов радуги. Я камни в Свердловске заказывал.
– А делали где?
– Клинок мне знакомый продал, там надпись есть.
– Какая надпись?
– На клинке.
– Вспомните, пожалуйста.
– Сейчас… По латыни что-то…
– Ну, как же? Ваш кортик. Вы коллекционер?
– Так, баловался.
– Дома ещё оружие есть?
– Есть кое-что. Мы меняемся друг с другом.
– Но этот-то вам сделали?
– Мне.
– И вы его никому не меняли?
– Это гордость моей коллекции. По дурости с собой в эту поездку на Волгу взял.
– Ну, вспомнили надпись?
– Да. Там выгравировано: «Ad patres».
– К праотцам, – перевёл Данила.
Воцарилось тяжёлое молчание.
– Вот и всё, Данила Павлович, – нарушил тишину Квашнин. – Звони Шаламову. Да и Игорушкина с Колосухиным порадовать можешь.
– Михалыча извещу, а тех двоих радовать пока нечем. Вот ляжет дело на судейский стол, тогда можно будет.
Когда мёртвые чихают
– Хватит дрыхать, урод! – Матвей Керзун ткнул кулачищем в бок спящего на койке крепыша так, что тот едва не слетел на пол, мигом вскочил на ноги, продирая глаза и озираясь, ничего не понимая со сна.
Ильдуска закружился на месте.
– Пора делом заниматься. А ты с такой рожей опять, – толкнул его рыжий бородач к рукомойнику.
Ильдуска всё продирал глаза.
– Я же тебя предупреждал, не пей. Опять нажрался?
– И не думал, – нагнулся наконец под струю воды крепыш. – Как и обещал. Ни капли в рот.
– Вижу по твоей пакостной морде, – ещё злей напустился Керзун на приятеля. – Забыл про дело?
