Зинка уклонилась, но не слишком ретиво, как в прошлый раз.
– Как живёшь-поживаешь? Не скучно без меня?
– А я братана искать собиралась. Тут у меня намедни тётка Пелагея была, такие страсти наговорила! Хотела его попытать. Не брешет старушка?
– А что за страсти? Может, я знаю.
– Да про ведьму эту, артистку из воды.
– Ну?
– Тётка Пелагея говорит, будто ведьмой она стала, по ночам ходит и мужика своего ищет. На днях к ростовским артистам наведывалась. Те до сих пор в обмороке лежат.
– Рассказывали мне. Было дело.
– Правда всё же! Не врёт тётка.
– Только не ведьма она. Просто очухалась ночью в больнице и отправилась к своим артистам. Её попутной машиной мужик подбросил и даже ничего не заподозрил, что больна она.
– В бинтах же?
– А на ней косынка была.
– Значит, скоро выздоровеет, раз на ноги встала. Может, Бог даст, и заговорит. Тогда уж убийцам несдобровать.
– Тогда да.
– А мужика её тоже нашли?
– Нашли. Утром следующего дня, как она приходила к артистам.
– Как чуяла? Там же, у того бакена, нашли?
– Нет. Его на остров занесло. В другом месте. Но от деревни недалеко.
– Не врёт Пелагея. Всё сходится.
– А я вот пришёл тебя проведать, – переминался с ноги на ногу Матвей.
– А у брата, значит, для меня времени не нашлось? Пьёт небось?
– Перестал. Отучил я его.
– Ох, уж отучил! Так я и поверила, – Зинка зло повела плечами, села за стол, пододвинула табуретку гостю. – Садись, коль пришёл. Сам-то опухший какой! На пару гуляете?
– Это от недосыпа, – присаживаясь и придвигаясь поближе к Зинке, мягко сказал бородач. – По ночам рыбой занимаемся. От тебя чё скрывать-то? Денег на дорогу коплю.
– Настрогал капиталы?
– Капиталы не капиталы, а съезжать собираюсь.
– Скатертью, как говорится, – отвернулась Зинка, не улыбнувшись. – Что и времени не было ко мне забежать? Проведать? Может, я здесь лежу, загибаюсь.
– Такая загнётся, – осторожно погладил её по полной руке Матвей, – такая как ты, не одного мужика загонит, если захочет повеселиться… Вот, пришёл.
– Что это спохватился?
– С собой звать.
– С собой? Эк чево надумал! Да я и не знаю тебя совсем.
– И что?
– Опять всё у тебя с кондачка… Тогда лапать полез, сейчас – в невесты. А виделись два раза.
– Не молодые вроде.
– Да и не знаю я тебя.
– А я расскажу. – Матвей легонько приобнял Зинку за то место, где когда-то была талия, Зинка не пошевелилась, замерла только. – Работы не чураюсь. Дом у меня за Уралом. Родители ещё живы. Детей, жены нет. Бабы были, не скрываю, но так, твари в основном.
Она отстранилась, но руки его не сбросила, лишь сказала:
– Ты выражения-то выбирай.
– А они того стоят.
– Всё равно. Не люблю я, когда на женщин так ругаются.
– Хозяйство там у меня оставалось. Отец приглядывает. Писал мне. Он мужик крепкий. Там весь люд такой. Вот я, видишь, – Матвей оправил бороду, выпятил грудь. – Если что, защищу.
Зинка отодвинулась ещё, оценивающе оглядела его, заглянула в глаза:
– Брешешь небось! Приедешь туда, там вошь на аркане, а не дом, да ещё какая-нибудь баба с голодранцами. Надругаешься и погонишь назад.
– Да, что же мне, перекреститься, что ли?
– А перекрестись, раз православный.
Матвей поднялся из-за стола, громадный с рыжей бородой и, не моргнув глазом, перекрестился. Зинку пробрало, чуть ли не до слёз.
– Я мужик простой. Ты мне враз приглянулась, – не садясь, продолжал Матвей. – Одену тебя, как королеву. Будешь, как сыр в масле кататься. Не то, что в этом дерьме.
– Ну-ну. Я горб здесь чуть не нажила. Всё своими руками, – защищалась Зинка, потупясь. – Без мужика, знаешь каково?
– Ты баба видная, справная. – Керзун наконец присел и теперь уже крепче обнял Зинку. – Работы тоже не боишься.
– А дом на кого оставлю? У меня, хоть и не хоромы какие, а хозяйство немалое. Три гуся, утки, десяток кур, корова с телёнком. Это не шутка. Всё распродавать? Покупателя не найдёшь.
– Зато там…
– Слышала уже. Тайга. Места – заблудишься. Медведи…
– Вот мы их ловить и будем да шкуры дубить. Там народ вольно живёт. Что поймает, добудет, то и его. Там деньги не нужны. На свои руки и ноги надейся.
– Расписываешь, так прямо сказка. Только слушай.
– Соглашайся.
– А дом?
– Опять ты за своё… Дом братану пока оставишь. Ильдуска справится. И тётка Пелагея за ним присматривать будет. А когда устроимся, понравится тебе там, возьмём и его к себе. А он здесь покупателя на дом найдёт.
– Ильдуску-то с собой?
– Он там и остепенится. За ум возьмётся. Может, жинку подыщет. А водки там нет. Народ изредка, по праздникам, самогонкой балуется. Некогда пьянствовать.
– Занятно говоришь, – хмыкнула Зинка. – Растревожил душу. Прямо забирает.
– Думай. Только такие решения враз надо принимать. Раз – и отрезал.
– Круто берёшь. Раз и отрезал… Я тут, считай, всю жизнь прожила.
– И что хорошего видала? А там новую жизнь начнём.
Зинка вдруг почувствовала, как слёзы покатились у неё по лицу:
– Нечего вспомнить… С Толяном солнышко выглянуло, да не успела я согреться. А остальное – сплошная ночь.
– Я тебя в обиду не дам. На руках носить буду. Деток заведём.
Зинка совсем запылала.
– Когда, говоришь, уезжать?
– Утром, если всё хорошо кончится. – Керзун посуровел и твёрдо повторил: – Утром.
– А что? Случиться что может? – забеспокоясь, заглянула ему в глаза Зинка. – Ты говори всё начистоту. Я на большое дело решаюсь.
– Ничего не случится. Так я, – осёк её Керзун. – Собраться надо, вещи, то-сё.
– До утра думать буду, – успокоилась Зинка. – Чё мне собираться? Нищему и тесёмки достаточно.
– Вот и хорошо, – прижал он к себе её тёплое податливое тело.
* * *
Хотя звёзды уже вовсю разгуливали по небу, а Ильдуска у дверей землянки не маячил, Керзун забеспокоился – за углом неближнего дома с полчаса подежурил, не сводя глаз с улицы, с кустов возле их хилого строения. Заметно стемнело, но из хибары никто не появлялся. Керзун не сдвинулся с места: если Ильдуска внутри, начнёт сам его искать, а если нет, он и тут его подождёт, надёжнее. Когда совсем начал терять терпение, дверь скрипнула и в свете керосиновой лампы на пороге показалась сбитая фигура Ильдуски. Рядом с ним вертела хвостом дворняга Муха. Ильдуска что-то налил в битую-перебитую чашку, огляделся, поманил дворнягу.
