— Что рядом со Сколково?
— Станция «Солнечная». И стена света, где птицы задом наперед. Не понял еще?
Мишка состроил рожу, будто хотел добавить: «ну и тупой же ты, Иваныч». Но вслух этого не сказал, ограничившись мимикой.
— Там Сколково. Ученые там. Заварили кашу, нас всех и вырубило. Вкурил? Теперь у нас тут сам знаешь что, а у них там все по-другому. И они должны знать, что стряслось, и что с этим дальше делать.
— Миша, — холодно повторил Алексей Иванович, — зачем ты переполошил людей?
— Люди должны знать правду. Ты от них все скрываешь.
— Я не скрываю. Я не знаю ничего, Миша. И ты не знаешь. Все, что нам известно, это то, что везде одно и то же.
— Не везде, — повысил голос белобрысый.
— Везде, — отрезал Алексей Иванович. — Потому надо действовать вместе и…
— И идти в Сколково, — перебил Мишка. — А если кто-то не способен, то пусть перестанет корчить из себя главнокомандующего.
Он снова обвел взглядом людей, ища поддержки. Не знаю, нашел ли он ее, но совершенно точно заметил нас с Борисом.
Я почувствовал, как меня оценивают. Словно просвечивают рентгеном.
— Новенькие?
— Нет, — подал голос Борис. — Мы уйдем.
— А куртец знакомый, — проигнорировав брата, сообщил белобрысый Мишка. — Видите, что ваш благодетель творит? Пока мы горбатимся, он наше последнее разбазаривает.
По остаткам толпы пробежал ропоток. Алексей Иванович поджал губы, круглое лицо его приобрело угловатость, усы воинственно встопорщились. Он был зол. На Мишку, пытающегося перетянуть на себя одеяло. На нас с Борисом, подвернувшихся так некстати. На себя.
— Мы должны помогать людям, иначе станем скотами, — проговорил он медленно, давя злость.
— Это кто тебе сказал, Иваныч? — Мишка хохотнул и снова оглядел толпу. — Кто тебе сказал, что мы должны сдохнуть, чтобы кто-то мог пожрать? Знаешь, что. Мне кажется, с тобой все ясно. Теперь мы будем делать так, как скажу я.
— Миша, — вмешался знакомый голос, и я заметил стоящего по другую сторону толпы Павла. — Перестань.
— А ты молчи, стручок. Не суйся, дольше проживешь.
— Прекрати, — с тихой угрозой проговорил Алексей Иванович.
Он стоял, как скала. Неколебимый, вечный. За таким, кажется, действительно можно было чувствовать себя как за каменной стеной. Но людям, видимо, этого уже было мало.
— Алексей, — вступился кто-то из толпы, — а Миша прав.
Эта невинная, с первого взгляда, реплика переломила ситуацию. Горстка людей будто взорвалась: загалдела, швыряясь взаимными упреками и выплескивая напряжение. Я тронул пальцами футляр с очками. Захотелось вырваться отсюда и сбежать.
В голове чехардой поскакали мысли. Куртку, кажется, придется оставить. Лишь бы самих отпустили. А то сейчас нас перемолотят и станут жить дальше. Может, как раньше, может иначе — нам-то с Борисом будет уже не важно.
Борис!
Стоявший у меня за плечом, он грубо отодвинул меня в сторону и шагнул вперед, в круг. В руке сверкнул топор.
Сердце пропустило удар.
Братец, да ты спятил…
— Эй ты, фраер, — хрипло сказал Борис, обращаясь к белобрысому Мишке.
Он произнес это тихо, но гомон мгновенно стих. Толпа пришла в движение, расколовшись на части. Кто-то остался на стороне Алексея Ивановича. Кто-то переметнулся к белобрысому. Большая часть народа отпрянула. Кажется, только я и остался на месте. Как истукан.
— Хочешь что-то сказать? — спросил Борис в тишине. — Пойдем, поговорим. А воду мутить не надо.
Мишка смотрел на брата зло. Глазки его стали крохотными и колючими. Он был крупнее Бориса и мог заломать того в два счета. Но Бориса, а не Мишку звали Борзым. А может, дело было в том, что брат уже стал убийцей, а Мишка им пока не был?
— Думаешь, я топора твоего испугался? — спросил белобрысый, но по голосу чувствовалось, что угроза наиграна, а топора он в самом деле боится.
И почувствовал это не только я.
— Всё, хватит, — уверенно сказал Алексей Иванович, осознав, что сегодня смены власти не произойдет. — Поножовщины я не допущу.
— Ничего, Иваныч, — огрызнулся белобрысый. — Они уйдут, а мы с тобой останемся.
— Я еще вернусь, — пообещал Борис.
Алексей Иванович глянул на него с оттенком благодарности. Сказал уже спокойно:
— Миша, займись делом. А вы идите со мной.
Он кивнул мне, Борису и зашагал обратно к синему зданию. Ошметки толпы привычно расступились перед своим вожаком. Сегодня власть не поменялась, но что будет в этом месте завтра?
Я думал, что мы вернемся в кабинет для продолжения разговора. Ошибся.
Алексей Иванович провел нас обратно в торговый зал. Отошел подальше, чтоб не слышали его бойцы на входе, сунул мне фонарик и обронил:
— У вас пятнадцать минут. Берите всё, что нужно. Только не наглейте.
И вышел. Я стоял озадаченный: такого поворота, честно говоря, не ожидал. Борис бесцеремонно выдрал у меня из рук фонарик.
— Чего стоишь? Идем. Пока дают — бери, побьют — беги.
Он двинулся вдоль полок. Я молча поплелся сзади. В отличие от брата, я в темноте почти не ориентировался. А Борис, видимо, бывал здесь раньше, еще до катастрофы. Ну, или ему везло на находки…
Вскоре мы обзавелись еще какой-то одеждой, крепкой обувью, парой рюкзаков и палаткой. Следом пошла всякая полезная мелочевка, потом брата унесло в продовольственные ряды, и я вовсе перестал понимать, что мы тащим.
Фактически я исполнял роль носильщика. Что нужно, что не нужно — брат решал сам. Не советовался, не озвучивал свой выбор. Как обычно. С тем же успехом он мог использовать вместо меня тележку.
Пробежав по рядам, мы вернулись к стене с окнами и выходом. Здесь можно было что-то разглядеть и без фонаря. Брат остановился, велел разложить все, что я тащил, и стал упаковывать рюкзаки.
— Скажи спасибо Мишке, — впервые с того момента, как мы остались одни, заговорил он. — Если б не этот обалдуй, хрен бы мы еще что-то получили.
Я кивнул.
— А Иваныч этот все равно обречен, — добавил Борис, затягивая тесемку рюкзака. — Он мыслит правильно, но делает неверно. Рано или поздно Мишка его сожрет.
— Ты, правда, решил вернуться? — спросил я.
— Дурак, что ли? — искренне удивился брат. — Я под Иваныча не встану. Скорее свою команду соберу. С блэкджеком и шлюхами.
Я поморщился. Брат не заметил. Распрямился, закинул рюкзак на плечи, мне кивнул на второй.
— Бери, идем.
Алексей Иванович ждал нас у входа и поглядывал на небо с таким раздраженным видом, с каким прождавший лишние полчаса глядит на часы.
