На многие века городские кладбища стали своеобразным местом социализации живых, а клир и знатные миряне стремились уснуть вечным сном как можно ближе к церкви, еще лучше – внутри нее.
Христианство, как уже говорилось, начало свой путь в городах. Оно многое сохранило из наследия древности, в том числе, в какой-то степени, и города, организуя совместный быт поредевшей паствы или оборону от очередных кочевников и нехристей. Но оно же во многом изменило их облик и суть городской жизни. В частности, с обочин дорог внутрь городов, поближе к живым, перенесли могилы: такое «приручение» смерти было абсолютно немыслимо для древних. Теперь на многие века городские кладбища стали своеобразным местом социализации живых, а клир и знатные миряне стремились уснуть вечным сном как можно ближе к церкви, еще лучше – внутри нее. Кварталы же стали притягиваться к церквям, большим и малым: в нынешнем Антверпене еще можно видеть, как средневековые дома буквально облепляли тело храма, а в одной гостинице можно даже поспать, прислонив подушку к стене собора. Не стоит, однако, думать, что всякий великий романский или готический собор – памятник внутригородского согласия, глас народа, единым миром взявшегося за гуж и воздвигнувшего башню до небес, молитву в камне. Собор можно было навязать городу, сделать его знаком повиновения, а не только братской любви. В 609 году Пантеон, храм всех богов и одновременно памятник совершенно особого статуса, величие которого не могло не бросаться в глаза, но памятник, простоявший без дела несколько поколений, наконец, был освящен в честь Девы Марии и всех святых, ad martyres, каковым является по сей день. Событие, безусловно, знаменательное и симптоматичное: своеобразный пантеон «угодников» победившего монотеизма окончательно занял место побежденных богов и богинь, низведенных до уровня демонов. Под непосредственным влиянием Церкви античный город превращался в город христианский, но он же обретал и множество черт, которые мы сейчас назвали бы деревенскими.
Под непосредственным влиянием Церкви античный город превращался в город христианский, но он же обретал и множество черт, которые мы сейчас назвали бы деревенскими.
Очень многие города современной Европы имеют античные корни. Если за три дня успеть побывать, скажем, на раскопках Конимбриги неподалеку от португальской Коимбры, в Помпеях и в иорданской Герасе, воочию убедишься в невероятном географическом размахе античной урбанистической модели, в ее живучести и разумности. Память о ней пережила Средневековье в сетках улиц городов масштаба Парижа, Милана, Турина, Барселоны. Многие площади, начиная со знаменитой римской пьяцца Навона, помнят о стадионах, чье место они заняли. Иные римские мосты, вроде португальского Понти-ди-Лима (илл. 41), по сей день функционируют. Раскопки последних десятилетий показывают, что даже в последние века Античности, когда кризис шел полным ходом и средиземноморские связи слабели, городская жизнь не затухала. Но все же резонно говорить о средневековом городе как явлении принципиально отличном от города древности.
Как и когда он возник и что собой представляет? Начнем с того, что связь с Античностью ощущалась далеко не во всем средневековом мире, в особенности на Севере, на Британских островах, в Центральной Германии. Ирландия, эта «Крайняя Фула» древних, Скандинавия, Русь, славяне и прочие «гиперборейцы» в целом вовсе не испытали или не застали, как венгры, почти никакого римского влияния. Смещение исторического горизонта на Север в целом не могло не сказаться и на истории города, так ярко на этом горизонте проступившего в последние века Средневековья. Тем не менее цезуру между древностью и этим периодом обнаружить нетрудно: она совпадает с Великим переселением народов и арабскими завоеваниями. Последние положили конец средиземноморскому единству, и для восстановления налаженной торговли между Востоком и Западом потребовались столетия и совершенно новые технологии. Более того, о прежней ее сбалансированности мечтать уже не пришлось. Некоторые историки считали даже, что эти завоевания в конечном счете и привели к генезису средневекового города на руинах античного, потому что античная городская сеть жила монетарной экономикой и транснациональной торговлей.
В середине XIII века мы увидим стотысячный Париж, с десяток городов по полсотни тысяч жителей, несколько десятков – около десяти тысяч, и несколько сотен – в тысячу жителей.
Масштабное урбанистическое обновление Европы началось в X столетии и примерно к 1250 году сформировало лицо доиндустриальной Европы. Оно использовало древние города и межгородские коммуникации там, где они сохранились, в Италии, на Пиренейском полуострове, в Галлии, постепенно превращавшейся во Францию. Там же, где таких коммуникаций не было, города возникали в союзе и для нужд Церкви и других властей, реже – как инициативы снизу. Исключением стала разве что Исландия, в городах не нуждавшаяся. Общие масштабы тоже не стоит переоценивать. В середине XIII века мы увидим стотысячный Париж, с десяток городов по полсотни тысяч жителей, несколько десятков – около десяти тысяч, и несколько сотен – в тысячу жителей. Эти города рассыпаны по Европе своеобразными облаками, в которых концентрировались, соперничая и сотрудничая, метрополии и сателлиты. Между облаками лежали зачастую глубоко отсталые земли, в лучшем случае пересеченные редкими дорогами. В облаках каждый четвертый или пятый мог считать себя горожанином, обычно таковым был в лучшем случае каждый десятый.
И все же за три столетия Запад и Русь, параллельно и во многом по-разному, пережили период едва ли не самой активной урбанизации за всю историю Европы. Дело ведь не только в количестве или качестве, но и в цивилизующем значении этого явления. Русь неслучайно называли «страной городов». Западный «феодализм» мы нередко числим в деревенских цивилизациях, и это отчасти обоснованно. Но наиболее видимым материальным артефактом Средневековья все же остаются именно города, городки и разного рода «бурги» и «бастиды», самим своим профилем и неудобопроходимыми проулками свидетельствующие о собственном прошлом (илл. 42). Какое же отношение город имеет к миру сеньоров, крестьян и монахов, о котором мы до сих пор толковали? Его купцы, ремесленники и первые финансисты – ниспровергатели Средневековья и его шкалы ценностей или органичная часть этого мира? И что, собственно, могло помешать тем же ремесленникам и купцам производить и торговать, оставаясь в родной деревне?
Город классического Средневековья – прежде всего сообщество людей, поселившееся под защитой стен на относительно узком участке земли, стоящем посреди редко заселенного простора.
Город классического Средневековья – прежде всего сообщество людей, поселившееся под защитой стен на относительно узком участке земли, стоящем посреди редко заселенного простора. Раз есть стены, значит, есть от кого отгораживаться. Так везде, кроме Англии, где города иногда умели обходиться без этой реальной и символической границы. Венеция, исключительная едва ли не во всем, единственный крупный город континентальной Европы, сумевший сделать стенами окружившую ее лагуну и собственный флот. А ренессансная Феррара, полностью перестроенная в конце XV века Бьяджо Россетти, – первый город без мешка, первый по сути современный город, который не прячется в тень собственных стен, вообще-то не имеющих никакого отношения ни к уюту, ни к удобству. Стены, валы, укрепления, подъемные мосты – вынужденные меры в условиях общества, в котором все решает сила. Инициаторами их возведения могли быть как собственно горожане, те burgenses, из которых вышли «буржуа» и «бюргеры» Нового времени, так и сеньоры или монастыри. Города как центры торговли и ремесла зачастую возникали вокруг замков и обителей, на их землях, в качестве предместий, в феодальной зависимости, но и под защитой феодального оружия. Город можно было передать при ритуале вассалитета или получить в приданое: вспомним пушкинские «семь торговых городов да сто сорок теремов».
