Она поселилась в другом отеле, недалеко от вокзала Ватерлоо. Он был не намного лучше отеля «Шербурн-Хауз» и в равной степени позволял сохранять анонимность. Остаток дня Стефани посвятила просмотру дискет, выбирая файлы, которые хотела скопировать, и в результате заполнила ими две новые дискеты. Ближе к вечеру она была готова спрятать ноутбук и семь дискет-оригиналов.
Решив, что горячая ванна поможет ей успокоить нервы, Стефани в течение получаса нежилась в горячей воде, пока кожа не порозовела. Как только ванна начала остывать, она добавила кипятка. От поверхности воды, окутывая ей голову, поднимался пар. Лицо покрылось каплями пота. Когда наконец Стефани вылезла из ванны, то вытерла с зеркала конденсат и придирчиво посмотрела на себя. Пышными ее формы никак нельзя было бы назвать, но теперь она заметно поправилась по сравнению с тем, какой была последние два года. Ее груди округлились, бедра стали мускулистее, ребра менее заметны. Даже лицо стало другим, не таким осунувшимся. Исчезли темные полукружья под глазами, кожа выглядела несравненно здоровее. По всем меркам, изменения, произошедшие с ней за последние шесть недель, поражали. Но даже их было недостаточно. Она все еще была Стефани. Вернее, она все еще была Лизой.
Перспектива возвращения на Брюэр-стрит заставила ее понервничать.
В принципе, можно дождаться наступления темноты – меньше шансов, что ее узнают. Для большей надежности Стефани купила у уличного торговца на Нью-Ковентри-стрит черную бейсболку с надписью «Ньюкасл Юнайтед», отпечатанной серебряными буквами, и натянула ее низко на глаза, так чтобы лицо оставалось в тени. Надев вместо своей обычной толстовки рыбацкий свитер Проктора и его голубой шелковый шарф, вдобавок попыталась немного изменить походку. Слыша, как колотится ее сердце, Стефани зашагала по знакомым улицам к тому месту, которое ранее поклялась избегать всю оставшуюся жизнь.
Однако теперь темнота была для нее помехой. Она стояла на пожарной лестнице на задней стене здания рядом с тем домом, в котором раньше работала. Наверное, будет безопаснее не пользоваться фонариком, который она купила этим утром, – не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Единственным источником света служили щели между неплотно задвинутыми шторами и плохо закрытыми жалюзи.
Пожарная лестница была крутой и узкой. Подниматься по ней было страшно. Стефани казалось, что она колышется под ее весом, угрожая вырваться из осыпающихся кирпичей. Неужели и раньше она была такой хлипкой и шаткой? Наконец Стефани вскарабкалась на самый верх, маленькую квадратную площадку, ведущую к двери с навесным замком. Правда, у задвижки больше не было паза – дверной косяк давно прогнил. Три толчка плечом – и дверь открылась, проскрежетав нижним краем по голым доскам.
Лишь шагнув внутрь и закрыв за собой дверь, Стефани решилась включить фонарик. Чердак был таким же, что и чердак соседнего дома. Первоначально оба здания составляли единое целое. Когда же их продали по отдельности, новые владельцы соседнего дома превратили свой чердак в небольшую мансардную квартиру, а владельцы чердака, в котором она стояла сейчас, оставили его пустым. В стене между ними имелась дверь.
Стефани зажгла фонарик и провела его лучом по двери. В том, что в другом здании никто о ней не знал, не было ничего неожиданного. Дверь находилась за огромным шкафом, который годами не сдвигался с места. Да и вообще таким людям, как Дин Уэст, было несвойственно перестраивать принадлежащие им дома. Их интересовали в первую очередь деньги, которые эти дома приносили. В свое время Стефани случайно обнаружила дверь, пытаясь отыскать потерявшуюся серьгу, которая закатилась под шкаф. Позднее она увидела с Брюэр-стрит, что чердачные окна соседнего дома заколочены. Исследуя дом со стороны переулка, Стефани поднялась по пожарной лестнице. Так она узнала, что дверь наверху не заперта, а значит, войти в нее мог любой, кто удосужится хорошенько ее толкнуть.
Внутри было темно, затхло и в целом пусто. Как и всегда. Похоже, она единственная, кто поднялся сюда, по крайней мере, за последние лет десять. Здесь имелся старый водяной бак, который вынесли на чердак за ненадобностью, были свалены ненужные картонные коробки и несколько плотно связанных пачек газет и журналов 1970-х годов. Стефани давно было известно, что этажом ниже располагался частный кинотеатр, где крутили порнофильмы, и когда строители устанавливали звукоизоляцию, они наглухо запечатали и замаскировали доступ на чердак.
Побывав здесь в первый раз, Стефани начала использовать чердак как временное пристанище, причем всегда старалась убедиться в том, что никто не видел, как она приходила и уходила. Довольно часто он служил ей местом ночлега, хотя и малоприятным. Здесь было холодно, полно крыс и вовсю гуляли сквозняки. Но уж лучше спать здесь, чем на улице под дождем. Теперь же, послужив когда-то ночным пристанищем, чердак должен стать своего рода сейфом для хранения информации.
Положив ноутбук в пустой ржавый бак для воды, она сняла одну из отошедших половиц и, скотчем приклеив к нижней стороне соседней половицы полиэтиленовый пакет с семью дискетами, вернула вынутую доску на прежнее место. Затем пересчитала половицы до самой двери, ведущей к пожарной лестнице, отметив при этом, как далеко влево отошла от нее.
* * *
Помню Рождество, когда мой отец сломал лодыжку. Он поскользнулся на льду и неловко упал. Помню костыли, с которыми ему пришлось ходить, и огоньки дешевой гирлянды на нашей елке. Помню снег, который выпал в том году, помню, как наши швейцарские бабушка и дед приехали погостить у нас в Фолстоне. Это мои первые воспоминания. По крайней мере, мне так кажется. Но, возможно, все это лишь плод моего воображения. Я не первая, кому хочется заново переписать историю.
Сейчас, когда я совсем одна, моя память вырывается на волю. Воспоминания всплывают из глубин и буквально захлестывают меня. Жевательная резинка, прилепленная снизу к крышке моей школьной парты. Я дразню Давида, а затем чувствую себя виноватой; эта вина в конечном итоге выливается в гнев, который направлен на него же, поскольку он – ее источник. Зимняя ночь, когда Джимми Крейг, местный фермер, продававший нам баранину и говядину, утонул в Северном Тайне. Наш первый семейный отдых за границей, в Швейцарии. Сара укусила меня, потому что я дразнила ее за прыщи. «Трансформер» Лу Рида – первый альбом, который я купила сама.
«Идеальный день» – первая песня, которая вызвала во мне дрожь. Мои родители спорят на кухне о том, можно ли Кристоферу в его шестнадцать лет провести выходные в Лондоне в обществе его друга. Мое первое исключение из школы за употребление алкоголя. Смерть Матильды, нашей первой собаки боксерихи, – я целую неделю ревела по ночам. У нас у всех ветрянка, мы заразились друг от друга. Я впервые потягиваю красное вино и морщусь, находя его мерзкой кислятиной. Первая подружка Кристофера, Лора, пухленькая блондинка с брекетами на зубах.
Жаркий день. Мы на машине возвращаемся с побережья. Меня укачивает от езды. Меня тошнит. Мы делаем покупки в универмаге «Фенвик» в Ньюкасле – характер моей матери лучше всего проявляется в переполненном людьми магазине. Моя первая сигарета марки «Бенсон энд Хеджес», которой в обмен на поцелуй меня угостил Майкл Картер, мой тринадцатилетний одноклассник. Он первым коснулся языком моего языка. Запах воскресного обеда, долетающий из кухни до всех уголков нашего дома. Праздник летнего солнцестояния. Я стою под сапфировым ночным небом. Мой первый урок вождения: я сижу за рулем «Форда Фиесты» рядом с инструктором. Тот почти не отрывает глаз от моей груди и почти не смотрит на дорогу. Крестины Полли – мне с трудом верится, что Кристофер стал отцом, а я – тетей. Мой первый минет за деньги – я получила тогда двадцать фунтов.
