Агнес покачала головой, сожалея, что она не мужчина. Будь это так, графине де Понтье не пришлось бы так долго изощряться в красноречии. Тем не менее, она не могла оставить такую тираду без внимания. Но слов не находилось.
– Право, мадам, я не знаю, что ответить, – неуверенно произнесла она.
Аделаида начала терять терпение:
– Как долго ты решаешь эту задачу, барон! Ты всегда так робок с женщинами? Думаешь ли о любви, когда одна из них недвусмысленно предлагает себя? Полагаю, что так. Во все времена мужчина, оставаясь наедине с женщиной, думает о том же, о чем думает любая женщина, оставшись наедине с мужчиной. Разве не так? Так что нам с тобой мешает, если мы понимаем друг друга? Положение, условности, потребность в некотором времени? Но разве не понял ты до сих пор, что франки не сторонники церемоний, особенно при дворе? А ведь я тоже нравлюсь тебе, признайся. Будь иначе, ты избегал бы смотреть в мою сторону и отошел бы прочь, сославшись, скажем, на головную боль.
– Это правда, – вынуждена была согласиться Агнес.
Впрочем, она тут же пожалела о своих словах и решила покончить с затянувшейся беседой. К этому вынудила ее сама графиня, которая приблизилась к ней вплотную и, обнимая за талию, горячо зашептала:
– Значит, я могу рассчитывать на взаимность? Я так и знала! Вечером, после полуночной, я отошлю слуг и разденусь сама. А ты мне поможешь. Сейчас я объясню тебе, как найти мою спальню. Первый коридор справа от покоев короля имеет ответвление, и если ты пойдешь по нему опять-таки вправо…
– Вы ошиблись, мадам, в выборе любовника, – резко оборвала Агнес графиню, холодно глядя на нее. – У меня уже есть дама на эту ночь.
– Как! – Аделаида отшатнулась, глаза ее недобро заблестели. – У тебя есть дама?! Кто она, скажи, и я перережу ей горло!
– Ого! Однако замашки у вас! – усмехнулась Агнес.
– Да ведь я влюбилась в тебя! – с жаром воскликнула графиня де Понтье. – Разве ты этого не замечаешь? А эта фурия? Когда успела она открыть тебе свои чувства?
– Влюбилась? – повторила Агнес, улыбаясь. – Так скоро? Но отчего?
– Ведь ты такой красавчик, и голос твой не так груб, как у других; он мягкий, грудной, чем-то даже похож на женский. Но не в этом дело, у тебя красивое лицо! Любоваться на него, отказав себе в удовольствии целовать его на ложе, выше моих сил, пойми это, рыцарь! Я люблю и хочу тебя, разве этим не все сказано?..
– Мне очень жаль, мадам, но я дал слово, – спокойно ответила Агнес, опустив голову.
– Бесчувственный, как можешь ты так говорить! – не сдавалась Аделаида, все еще на что-то надеясь. – Да есть ли у тебя глаза! Не видишь разве, как ты разбиваешь мое сердце! Или у немцев принято обращаться с женщиной подобным образом?..
Агнес хотела встать на защиту германских рыцарей, но тут к ним подошел король.
– В чем дело, что у вас тут за шум? – Он бросил взгляд на Аделаиду. – Мадам, я вижу, вы затеваете спор. Не пытайтесь выиграть, учтите, я стану на сторону барона, ведь он мой гость.
– Ах, государь, – мягко проговорила графиня, – мы только хотели выяснить, какой дворец лучше: у императора в Госларе или у французского короля в Париже?
– Гость, разумеется, хвалит хоромы Генриха Черного? Не советую ему перечить: я был в Германии и видел это чудо; оно выше всяких похвал.
– Значит, я проиграла, – обреченно вздохнула Аделаида, бросив выразительный взгляд на Агнес. – Да и могло ли быть иначе, если у моего оппонента такой сильный покровитель?
– Вот и отлично, – улыбнулся Генрих, – а теперь идемте во дворец и поищем твоего брата, Харальд. Непонятно, куда он мог запропаститься.
О своем «брате» думал и Ноэль, удаляясь коридором от покоев Констанции Даммартен. Выходя, он заметил женскую фигуру у окна, но зашагал дальше, занятый своими мыслями, тем более что женщина эта стояла к нему спиной. Какое-то время спустя двери вновь раскрылись, и из спальни вышла Констанция. Она тоже заметила фигуру у окна, прямо напротив своих покоев. Что-то знакомое показалось ей в этом облике, точно нарисованном на забранном решеткой стекле. И тут фигура повернулась. Констанция чуть не вскрикнула: Адвиса! И застыла, вперив взгляд в сестру, словно приросла к полу. Скрестились, подобно клинкам в смертельной битве, взгляды двух соперниц за власть над миром: титаниды Медузы
[78], дочери морского титана Форкия, и Афины-Паллады, дочери Зевса. Кто победит? Кому дано с улыбкой торжества вознестись на Олимп?.. И только было собралась Адвиса объясниться с сестрой, сделав шаг от окна, как в начале коридора послышались шаги и голоса: король со свитой возвращался с прогулки.
Адвиса повернулась и зашагала прочь.
На другой день после завтрака король заперся с гостями у себя в кабинете. Общие темы остались в прошлом, теперь Генриха интересовали частности. Выслушав рассказ о дворе императора и его семействе, король принялся отвечать на вопросы. Тут вошли Эд и Ранульф, которого Генрих тоже называл епископом, как, впрочем, с легкой руки Эда, и весь двор.
Разговор поначалу коснулся Парижа, и викарий «сел на любимого конька». Он начал с императора Юлиана, который настолько полюбил этот город, что даже написал во славу его несколько сочинений. Потом перешел к христианству, упомянув святого Дени, обезглавленного на горе Мучеников в III веке. Гости из Германии вытаращили глаза от удивления, услышав, что Дени после казни поднял свою голову и, держа ее на прежнем месте, прошел несколько тысяч шагов. В городе много памятников античности, правда, все они разрушены. Их видно по правому и левому берегу Сены, а также в самом городе. Так, королевский дворец – бывший дворец римского наместника, а жилище епископа в восточной части острова стоит на развалинах храма Юпитера.
Далее викарий рассказал о том, как Париж горел в 280 и 580 годах, затем поведал о первой церкви, первом епископе и первой улице. Не забыл он о Хлодвиге и святой Женевьеве, а перейдя к норманнам, сообщил, что престиж города необычайно возрос благодаря их набегам и графам Парижским, стойко защищавшим город, в который неприятель так и не вошел после двух лет осады.
Потом заговорил Генрих, сетуя на то, как нелегко быть королем, сколь обширны земли могущественных герцогов, не признающих его власти, и как ничтожен по сравнению с их владениями его домен. Король даже и в мыслях не держит показываться на этих землях, боясь в лучшем случае насмешек, в худшем – оказаться в плену. Впрочем, властью он все же обладал, ибо имел статус суверена, которому подчинялись из-за незначительности собственных владений или в силу родственных отношений его вассалы. Почитали короля как помазанника божьего также представители духовенства, стоящие на высших ступенях иерархической лестницы: архиепископы и епископы Реймса, Тура, Руана и другие. Их задача – поддерживать монарха, ибо Париж – столица королевства и должен быть первым среди городов, где властвуют могущественные герцоги и графы.
