– Не волнуйся, милочка, лекарь придет не скоро. Он в саду. У них тайны с садовником, варят какие-то зелья. Я нарочно выбрала этот момент. Не думаешь же ты, что мне неизвестно о режиме, который он прописал больной?
– Адель, это ты? – донеслось с подушек.
Аделаида стремительно обернулась, расцвела улыбкой, упала на колени и склонилась над руками Агнес, целуя их.
– Что ты… – попробовала та запротестовать. – Поднимись с колен, ведь ты графиня. Ты принесла мне цветы?
– Агнес, милая, я принесла бы тебе лучшие цветы из садов персидского шаха, если бы знала дорогу к этому мусульманскому логову.
– Спасибо, Адель, ты такая славная. Мне еще никогда не дарили цветов…
– Агнес, я пришла сказать тебе… но даже не знаю, как начать. Знаешь, ты красивая! Тебе очень идет быть женщиной. Ах, почему я не родилась мужчиной, ты была бы моей, я в горло вцепилась бы любому из-за тебя! Молчи! – Она приложила пальчик к губам Агнес. – Я знаю, тебе нельзя разговаривать. Поэтому говорить буду я, а ты слушай. Я пришла, чтобы… словом, прости меня, ради бога! Боже, какой я была дурой: клялась тебе в любви! Но откуда мне было знать, ведь ты так виртуозно играла свою роль… Но теперь я люблю тебя еще больше, знай это. Но не как мужчину, а как родную сестру! Ты такая хорошая, такая прелесть, душа моя! Позволь, я тебя поцелую… Ах, какой это был бой! Я так переживала за тебя, ведь этот дьявол дерется лучше всех, никто не смог его победить! И ты убила бы его, я уверена, все так думали и уже были рады, даже приготовились хлопать в ладоши… Непонятно, как терпит король этого герцога? Что стоит ему выгнать отсюда своего нахального братца, который, кстати, в свое время доставил ему немало огорчений? Но, видно, не все так просто, и у Генриха свои соображения на этот счет.
– Адель, ты сбилась, – поправила Агнес свою названую сестру, – а ведь начала с поединка.
– Если бы не этот проклятый оруженосец! Я ведь предупреждала тебя, помнишь? Об этом ходили слухи. Но он держал чехол на щите, вот никто и не обращал внимания, а снимал его в нужный момент. Боже мой, как ты могла забыть? Наверное, тогда бы не встала спиной к солнцу.
– Верно, – согласилась Агнес. – Своим предостережением ты хотела спасти мне жизнь. Я в долгу у тебя, Адель.
– Не смей говорить ни о каком долге. Ты моя сестра отныне, клянусь Богом, и мой долг делать для тебя все, что в моих силах. Я буду навещать тебя часто, очень часто, Агнес, потому что люблю тебя и хочу, что ты знала это. Я говорю это при посторонних, нисколько не стесняясь. Разве можно стыдиться человеку, если он всей душой любит другого, пусть даже они одного полу? А теперь я пойду, не то, боюсь, совсем утомлю тебя. Выздоравливай же скорее, милая моя!
И Аделаида исчезла так же торопливо, как и появилась.
– Ах, госпожа, какая вы счастливая, – тяжело вздохнув, печально произнесла сиделка. – Ведь, едва вы появились при дворе, как уже имеете друзей, которые вас любят… Даже сам король, его братья и сестры. Они приходили вчера вечером, когда вы спали. Секрет здесь в том, что у вас открытая и чистая душа, без лицемерия, фальши, и вы любите добрых людей, поэтому и они любят вас. Вот я и говорю, что вы счастливая, имея такое сердце.
– А ты? – спросила ее Агнес. – Разве у тебя не доброе сердце? Есть, конечно, и подруги.
– У меня их нет, – грустно промолвила сиделка. – Кому я тут нужна? Служанка. Без роду, без племени, из крестьян. А вы знатная дама, дочь епископа…
– Да еще и, представь себе, прихожусь родней нормандским герцогам.
– Нормандским герцогам? – с удивлением переспросила сиделка. – Знаете, у них там, в Нормандии что-то затевается, я краем уха слышала. Будто бы сиятельные графы и бароны бунтуют против молодого правителя. Его зовут Вильгельм. Они хотят убить его, вот что люди говорят. Ох, чую, быть у них там большой войне. Да только молодой герцог справится ли один со своими волками? Они же загрызут его. А он, госпожа, выходит, какой-никакой вам родственник?
Агнес слабо кивнула в ответ и с сожалением подумала о злосчастной ране. Как это некстати! Грядут большие события, а она прикована к постели! Но пока никаких разговоров нет, хотя с запада уже повеяло ветерком будущих битв. И Агнес подумала, что к тому времени успеет встать на ноги.
На следующий день король уехал на северо-восток воевать с каким-то вассалом, начавшим вдруг грабить соседние замки. Ноэль остался в Париже; вместе с дамами и министериалами
[80] он отправился на соколиную охоту – любимое развлечение фрейлин и сестер короля. Вечером он рассказывал об этом Агнес. Ей уже было значительно лучше: рана понемногу затягивалась, хотя тампоны нет-нет да и пропитывались кровью.
Герцог Роберт тоже никуда не выходил, но чаще лежал в постели, как предписал ему врач. Его раны, хоть и не глубокие, доставляли ему немало беспокойств: то одна, то другая вскрывалась, едва он пытался встать на ноги. Но то был телесный недуг, и герцог совсем мало думал об этом. Ему доложили, кем был на самом деле его противник и что стало с Госленом, поэтому гораздо сильнее его терзала душевная боль, заставляя хмурить брови и протяжно стонать. Через день эта боль стала нестерпимой и чуть ли не вовсе лишила его аппетита.
Поздно вечером стихли все шумы, отзвонил колокол, и дворец погрузился в сон, но герцог не мог сомкнуть глаз, весь во власти дум, связанных с поединком. Подобный бой в общем-то не считался позором, но о таком человеке все говорили с презрением: «он не мужчина, он дерется с женщинами». Герцог знал об этом, и это тяготило его, выбивало из привычной колеи, разрушая его статус не только бургундского правителя и брата короля, но, главное, воина. Еще большее смятение вносило в его душу то, что он одержал победу таким подлым способом, о котором знают теперь все. Его и раньше не выносили, теперь от него отвернутся даже друзья. Он, герцог, сын короля Роберта, потомок графов Парижских, никогда не пятнавших себя позором, он обнажил оружие против женщины и вонзил клинок ей в грудь! И герцог, никогда и ни в чем не испытывавший раскаяния, вдруг ощутил чувство жгучего стыда. Кровь бросилась ему в голову и, заливая щеки, застучала молоточками в висках. Он не знал, куда деть глаза, ему стали мешать руки. Забыв о ранах, он вскочил и, словно пойманный зверь в клетке, принялся метаться по комнате, натыкаясь на стол, стены, пиная ногами табуреты. Что скажут теперь при дворе? Над ним станут смеяться даже дамы! Но он заслужил это. И то, что он ничего не знал о своем противнике, его не оправдывает. Такие были времена. Рыцари избегали подобных встреч. С женщиной мог драться кто угодно, но не дворянин, имевший рыцарское звание. Такой указ совсем недавно издал Генрих, чем, в общем-то, поставил воинствующих дам в положение смертниц. Причина проста: женщина, взявшая в руки меч и вышедшая против рыцаря один на один, без свидетеля, была обречена. За поединком наблюдали невидимые зрители. В случае победы ее просто убивали. Три года спустя, после своей свадьбы Генрих вообще запретил женщинам брать в руки меч.
