Прослезилась и сама Вия, кончая свой рассказ о Можере и его скакуне, настоящем друге храброго нормандца. Конь был тоже огромным и никого, кроме хозяина, к себе не подпускал. Они дружили уже много лет, и часто в походах всадник укладывался спать прямо у брюха своего верного боевого товарища. Прибыв в Латеран к папе Иоанну, Можер оставил лошадь у входа во дворец, даже не привязав. Она, не шелохнувшись, терпеливо ожидала хозяина, пока тот расправлялся с папой, а потом прокладывал себе дорогу назад креслом понтифика, которым разбил запертые кем-то двери. Когда нормандца похоронили, конь пришел к нему на могилу и околел там, в ногах у своего друга.
Глава 16. Поход на Рим
Беседа с Бруно не прошла бесследно. Несмотря на известные связи с римской знатью, Генрих решил покончить с ней, посадив на престол своего ставленника. Графы, конечно, поворчат для приличия, но очень скоро станут такими же послушными псами, как и при Бенедикте. С хозяином следует жить в дружбе, огрызаться на него – себе же во вред.
Через день во дворце собрался Королевский совет, на котором разрабатывался в деталях план выступления в поход. Приехал на муле епископ Бамберга, теперь уже канцлер, Суитгер – сорокалетний мужчина среднего роста, белокурый, круглолицый, с жестким взглядом серых глаз. Черты его лица можно было бы назвать правильными, если бы не нос, по ошибке сотворенный природой огромных, до неприличия, размеров. Казалось, будто на место носа водрузили увесистую грушу. Толкнув Агнес в бок, Полет не преминул высказаться по этому поводу – вполголоса, подождав, пока она наклонится к нему:
– Я не раз говорил Генриху: кто-то из родни епископа остался без носа.
– Любопытно, почему же это? – с интересом спросила она.
– Этот нос на двоих рос.
– Не вздумай сказать об этом самому епископу, малыш, – усмехнулась дочь аббатисы.
– За это, став папой, он отлучит меня от церкви? Немного же ему на это понадобится ума. Братца Генриха не с чем будет поздравить.
– Не волнуйся, этот человек достаточно умен, чтобы не обратить внимания на реплику шута. Но все же придержи язычок: улыбнувшись в ответ на шутку, он может затаить зло.
Вия, поглядев на епископа Суитгера, сказала сыну:
– Этот человек долго не протянет. Он болен.
Ноэль искренне удивился:
– Но ведь он совсем не стар. Посмотри на его здоровый цвет лица, живой взгляд, теплую улыбку. Кто скажет, что канцлер страдает от какого-то недуга?
– Я видела его походку. У него воспалена и кровоточит кишка, она заставляет его постоянно раздвигать ноги.
– Разве это может привести к гибели человека?
– Болезнь недавняя, это видно по лицу. Ее можно излечить, но нет ничего легче, как спровадить такого человека в могилу тому, кто хочет его смерти; достаточно рекомендовать от болей свинцовую воду – раствор, настоянный на порошке свинца.
– Полагаешь, у него есть враги?
– Найдутся, едва на его голове окажется тиара.
– Черт возьми, матушка, от твоих предсказаний веет холодом. Не думаешь ли ты, что следует предупредить епископа?
– И что ты ему скажешь? Чтобы он не слушал врачей? Нет, Ноэль, он не поверит. Лучшее, что за этим последует, пропустит твои слова мимо ушей; худшее – станет опасаться тебя, подозревая скрытого врага. Я ему никто, и мои слова для него – пустой звук.
– Что если сказать о твоих опасениях королю?
– Он только посмеется.
– А епископу Бруно?
– Идем к нему, – согласилась Вия, подумав. – Оба пастыря скорее поймут друг друга, к тому же, думаю, Бруно вполне устраивает такая кандидатура.
Вечером состоялась эта беседа, но Вия пошла одна. Когда она вернулась от епископа, сын удивленно воскликнул:
– Матушка, да на тебе лица нет! Что случилось? Граф Бруно отказался выслушать тебя?
– Напротив, – ответила Вия, устало опускаясь на скамью, – он сделал это с величайшим вниманием. Он так подробно расспрашивал меня про то, чего не следует делать канцлеру, что я засомневалась, верный ли сделала шаг. Он что-то говорил мне, а я долго смотрела на его лицо, казавшееся мне внушающим страх в отблесках пламени свечи. Потом я оглядывала его фигуру, глядела в профиль и в какой-то момент увидела на его голове…
– Что же ты увидела, матушка?
Вия в упор посмотрела на сына и произнесла голосом, который показался ему зловещим:
– Ноэль, это была тиара!
– У графа Дагсбурга? Значит, он станет папой?.. Но как же Суитгер?
– Он обречен. Рассчитывая подарить друга, я дала ему врага. Думаю, у Бруно найдется немало сторонников в Италии. К тому же, ты говорил, король Генрих приходится ему племянником? Вот и путь к трону. А если припомнить еще клюнийскую реформу, которую так некстати поддерживает твой брат и горячим сторонником которой слывет епископ…
– То что из этого? Не станут же враждовать дядя с племянником, если у одного на голове окажется корона императора, а у другого – тиара?
Помолчав немного, словно обдумывая ответ, Вия промолвила:
– Одно могу сказать: не стоит королю слишком доверять своему дяде. Речное дно обманчиво: кто сможет угадать, где омут? И глазом не успеешь моргнуть, как уйдешь под воду.
– Господи, матушка, что за зловещие у тебя мысли! Не ошибаешься ли ты, полагая, что реформа приведет к войне между светской и духовной властью?
– Подождем событий, Ноэль. Ни к чему заглядывать столь далеко. Пока жив твой брат, империя будет верховодить. Он сильный, его кнут заставит папство пасть на колени.
– А после него?
– Кто о том ведает?
– Долго ли проживет Генрих, как думаешь, матушка? Что говорит по этому поводу твоя наука?
– Для этого мне надо взглянуть на его ладонь, сынок.
– А по внешнему виду? Ведь ты говорила, умеешь распознать болезнь по морщинам, ногтям, опухолям… Не пойму только, как тебе это удается.
– Я ведь тебе говорила, что жила с палачом. Умный был человек, Ноэль; вскрывал трупы, разглядывал внутренности, а потом изучал кожу: пятна на ней, ямы, бугры и тому подобное. Например, если видел морщину поперек подбородка, говорил, что этот человек испытывал известные трудности в общении с женщинами или с женой, если таковая была у него, и, скорее всего, не имел детей. А если видел под глазами круги цвета дубовой коры, утверждал, что осужденный страдал болезнью печени. Однако, представь, обладая столь глубокими познаниями, он был абсолютно беспомощен против обыкновенной простуды. Я, конечно, обучила его, как уберечься от этого или бороться, если хворь все же одержала верх, но не смогла спасти от самой страшной опасности, какую только можно себе вообразить. Он шел Компьеньским лесом близ болот, и его укусила гадюка, на которую он случайно наступил. Он сделал все, что полагалось в таких случаях, даже вырезал это место ножом и выбросил вон, но, видно, промедлил и яд попал в кровь. Когда он вернулся домой, я увидела, что он обречен. Противоядия при этих укусах нет. У него посинела и отнялась нога, потом другая, затем низ живота, мозг и сердце… Мне пришлось одной рыть яму: люди сторонились палача, обходили наш дом стороной.
