Войско по пути следования пополнялось рыцарями и даже монахами, которым, казалось, и делать здесь было нечего. Но их послали аббаты, желавшие знать подробности в связи с выборами нового папы и коронацией Генриха III как императора Священной Римской империи.
Миновали Фрицлар, Франкфурт, Страсбург и 2 ноября остановились в Констанце, откуда до Альп рукой подать. Это был день поминовения святых и усопших; в городском соборе святые отцы при огромном стечении народа отслужили мессу и прочли необходимые поминальные молитвы.
Агнес не пошла в храм, ограничившись разглядыванием фризов
[40] со сквозными и глухими люнетами
[41]; последние были украшены росписью и скульптурами, изображающими святых.
Подошел Суитгер, поглядел на нее и спросил:
– Отчего ты не идешь в храм молиться, дочь моя?
– Там душно, меня мутит, – отрезала дочь аббатисы.
Епископ назидательно молвил:
– Стояние на молитве поставляет молящегося перед лицом Бога.
Агнес открыла было рот, собираясь послать его преосвященство ко всем чертям, но брат толкнул ее в бок. Вздохнув, она поплелась за епископом к порталу. Ноэль следом. Шепнул на ухо:
– Не хватало тебе настроить против себя будущего папу.
– А почему он кривит душой? – взорвалась сестра, не стесняясь в выборе тона. – Терпеть не могу лицемеров.
Ноэль не стал отвечать: отовсюду на них устремились любопытные взгляды. Кротко улыбаясь, он взял Агнес за руку повыше локтя и сжал пальцы. Она только ухмыльнулась, позволив, впрочем, вести себя вперед.
11 ноября, в день святого Мартина, повалил крупный снег. Этот день считался началом зимы. Благоприятная дата, чтобы узнать свою судьбу. Этим и воспользовались все те, кто был знаком с Вией, вернее, знал ее как гадалку. Однако в этом деле предстояло общаться с темными силами, причем индивидуально и, желательно, тайно. Этому воспротивились было святые отцы, замахав распятиями, но Генрих возразил, заявив, что Богу и самому интересно будет узнать, что напророчит падший ангел вместе с его подопечными. Подобный интерес появляется у Господа раз в году, так отчего лишать его этого удовольствия? Не заплатил ли он за него смертью своего сына? Довод возымел силу: святые отцы, поворчав для приличия и держа распятия у груди, примолкли. Ссориться по этому поводу с будущим императором, а именно к этому шло дело, никто не захотел: себе дороже станет в дальнейшем.
Войско стояло у истоков двух больших рек: Рейна и Роны – одной немецкой, другой французской. Отсюда, из предгорья Альп, несли они свои бурные воды: одна – в Северное, другая – в Средиземное море. Здесь же, как в самом удобном месте с точки зрения высоты гор, предстояло совершить переход через Альпы.
Неподалеку, всего в двух галльских лигах
[42], стоял замок Готенштайн. Ноэль знал об этом, но никому не сказал и сам не тронулся с места: не было времени, сразу же начался переход.
С божьей помощью перевалили, наконец, через горы, проехали равнину у предгорья, миновали два больших озера и ко дню святой Екатерины
[43] вышли к Милану. Въехали в город, чтобы дать отдых людям и лошадям, а заодно поинтересоваться, каково архиепископу Ариберту управлять горожанами – купцами, ткачами, сукноделами и ремесленниками, бежавшими из деревень. Святой отец насупил брови: город бастует, люди возмущены налогами и грозятся изгнать архиепископа. Дошло уже до применения оружия. А началось все с раздоров между капитанами и вальвассорами (так называли в Италии сеньоров и вассалов). Теперь эти вальвассоры, а также купцы и менялы хотят взять власть в свои руки. Ремесленникам, похоже, это не нравится, они готовятся к решительной борьбе с купечеством и богатым духовенством. Их мечта – самоуправление, главой города они видят городского старшину, которого выберут сами.
Оставив Милан, войско направилось к Павии, где предстояло переправиться через реку По, разделявшую Италию и Ломбардию.
Епископ Суитгер трясся на муле между Ноэлем и Агнес и тяжело вздыхал. Еще бы, миланский правитель жаловался ему на еретиков; их публичные высказывания противоречат учению Церкви, которую снова лихорадит затихший было спор о Евхаристии.
– Всему виной Беренгарий
[44] Турский со своим учением, – ворчал епископ. – Этот еретик утверждает, что хлеб и вино, после освящения, не есть истинное тело и кровь Иисуса Христа, а только таинство. Именно в нем Господь может быть осязаем и вкушаем устами верующих. Хорошо, что его изобличил Ланфранк
[45], однако сколько волнений ожидается в связи с этим, и сколько уже ростков дали еретические семена! Ох, ох, быть новым спорам, преломится немало копий. Всё решит собор, но когда это еще его созовут? Ростки тем временем еще выше поднимутся.
– Как зубы дракона перед Ясоном, – вставила Агнес.
– Вот именно, драконовы зубы! – живо согласился епископ. – А ведь ересь зародилась здесь, на севере Италии, отсюда двинулась на Альпы, а оттуда захватила и юг Франции. Но дух заразы проник из Болгарии, и эти богомилы
[46] и павликиане называются здесь булгарами. В той стороне, – вытянул он руку вправо, – недалеко отсюда, Турин. Они селились там десятками, сотнями с их семьями. С тех пор это поселение стало зваться Булгаро. Ныне гностические заблуждения этих еретиков заражают тело империи, и задача Церкви – выжечь эти очаги, дабы не рухнул весь колосс. Подумать только, они проникли уже в Реймс и его окрестности!
– Во что же они веруют, чему учат? – спросил Ноэль.
– Веруют в то, что противно учению Церкви. Они признают вечность злого начала, в то время как дьявол лишь сделался злым, тогда как раньше был добрым ангелом. Они делают различие между Богом Ветхого и Нового Заветов, в то время как Бог этот один и тот же. Наконец, они запрещают есть мясо и отрицают воскресение тел. Опасные мысли, тяжелые времена, – вздыхал епископ, кутаясь в плащ и поглядывая на запад, в сторону страны франков. – На юге Франции бурлит ересь, – снова затянул он прежнюю песню, – и занесли ее туда – кто бы мог подумать! – из Италии, страны, где восседает на троне глава вселенской католической церкви, преемник Христа, наместник Бога на земле!
