После праздничных торжеств по случаю коронации Генрих выразил беспокойство по адресу южных княжеств Италии. Герцог Салернский проявлял чрезмерное своевластие, подчинив себе Апулию и Калабрию; с этим нельзя было мириться, и император решил выступить в поход на юг, взяв с собой и папу Климента. Заодно он хотел принять вассальную присягу от местных нормандских вождей, уравняв их в правах с правителями лангобардского княжества, ибо видел в норманнах хорошего союзника.
Это путешествие не входило в планы Ноэля: он рассчитывал вернуться в родной замок вместе с матерью и сестрой. Агнес поддержала его, согласившись, побыв некоторое время в замке, отправиться вдвоем в новое путешествие – во Францию. Оба, брат и сестра, мечтали преклонить колени у могилы их деда; он упокоился в своем графстве Корбейль, что недалеко от Парижа, к югу, на реке Сене. Путь туда не так уж далек, да и где еще показать силу, как не на землях французского короля; говорят, там бесконечные войны.
Решено было выехать в дорогу после праздника Богоявления
[52], когда в храмах совершаются святые мессы, посвященные крещению Иисуса Христа в водах Иордана.
Во время прощания Генрих долго смотрел на Вию, словно сожалея о расставании. Понять его было нетрудно. Недавно заболела Адельгейда, его единственная дочь. Она стала вдруг вялой, плохо спала, почти ничего не ела, а потом начала кашлять и тяжело дышать. Тело девочки горело, она бредила; врачи пустили ей кровь и изолировали от внешнего мира, заперев ее в мрачной комнате и наказав сиделке ставить холодные компрессы на тело, дабы снизить жар. Но состояние малютки не улучшалось, наоборот, с каждым днем ей становилось все хуже, она уже начала плевать кровью. И тогда Генрих, которому шут говорил о том, что мать Ноэля хорошо разбирается в болезнях и умеет их лечить, бросился к Вие. Узнав, что было предпринято врачами, Вия поспешила к девочке и, осмотрев ее, пришла в ужас. Воспаление легких! Как можно было этого не увидеть?! Она приказала немедленно вынести девочку на веранду – на свет, на свежий воздух! Кровь не пускать ни в коем случае! Остальное лечение немудреное: постельный режим, овощи и фрукты, мясные бульоны, горячее молоко с медом или малиной, чистая горная вода и соки из фруктов и ягод. А жар? Какой-то медик рекомендовал прикладывать лед. Вия бросила на него такой взгляд, что тот попятился.
– Хотите спровадить малютку в могилу? – холодно бросила она ему в лицо.
Медик побледнел, осенил себя крестом. Генрих, который находился тут же, приказал выдворить лекаря из дворца. Потом подошел к Вие, попросил объяснений.
– Жар – это борьба, – пояснила она. – Нет жара – нет борьбы, и это плохо. Горячка спадет, девочка поправится, организм сам убьет заразу, надо только помочь ему. А ты, – она перевела взгляд на сиделку, – каждый вечер перед сном окунай ножки больной в горячую воду, настоянную на травах, и сразу же – под одеяльце. Такие травы здесь растут, я назову тебе их.
И малютка Адельгейда, к бурной радости короля и королевы, начала поправляться. Прошел день, другой, третий – и появился аппетит, пропал кашель, кровяная мокрота. Еще через несколько дней малышка вполне выздоровела, но Вия предупредила, что лечение прекращать рано, болезнь может вернуться. И девочка еще некоторое время пролежала в постели при ярком свете и на свежем воздухе, дующем с гор.
Наконец настал день, когда она, визжа от радости, бросилась к своей спасительнице. Вия подняла девочку, и та доверчиво прильнула к ней, обвив руками шею. Агнес де Пуатье плакала, вознося хвалу святым, которым она молилась все это время. Король, вне себя от восторга, метался по комнате, не зная, как благодарить мать Ноэля, куда усадить, что сказать… Найдешь разве слова, способные выразить степень радости? И Генрих вместо слов горячо обнял Вию, а потом, преклонив колено, поцеловал ей руки. Полуторагодовалая Адельгейда или Аделаида, это уж как кому будет угодно, стояла рядом и во все глаза глядела на них. Через 16 лет она станет аббатисой кведлинбургского монастыря под именем матери Эльзы.
Теперь Генриха терзали муки сожаления, душевной боли. Словно эта женщина не дитя, а его самого подняла из могилы, и вот теперь он вынужден расстаться с нею, потому что не имеет права препятствовать ее желаниям. Высшие силы разлучают их. Понимая это, Генрих подошел и взял руки Вии в свои.
– Счастлив сын, имеющий такую мать, – коротко сказал он и прильнул губами к ее рукам. – Я мечтал оставить тебя при себе, ты жила бы подобно королеве, но нет силы, способной осуществить это. Судьба вернула матери сына, и у тебя впереди много радости, когда появятся на свет твои внуки, правнуки великого воина Можера Нормандского. Препятствовать этому так же невозможно, как повернуть вспять воды Мааса. Благословен тот день, когда ты появилась на свет, прекрасная женщина, и да продлит Господь твои дни. Ты давно хотела взглянуть на мою руку, но все как-то не выпадал случай. Вот она, возьми ее, прочти, что там написано. Не ради пустой забавы прошу: империя ждет наследника, и мне надлежит знать свое будущее: сумею ли я оставить преемника, успею ли?
И Генрих протянул свою руку.
– Когда-то меня просил о том же последний монарх из Каролингов, – промолвила Вия, держа его ладонь. – Но незачем было искать среди извилин его судьбу, смерть уже стояла над ним, ее источали его глаза. Твои глаза, император, горят жаждой жизни, смерть не скоро постучит в твою дверь, но вот рука…
Замолчав, она долго и пристально вглядывалась в широкую ладонь, словно перед ней лежала книга, страницы которой она медленно перелистывала и неожиданно остановилась на одной.
– Что же, линии на ладони противоречат глазам? – спросил Генрих. – Такое, полагаешь, возможно? Объясняет ли это твоя наука, мать?
– Одно скажу и знай твердо, государь: до седин тебе не дожить. Успеешь сделать то, что задумал, дашь империи наследника, но сам и оборвешь свою радость. Догадываюсь, что может произойти, а потому скажу тебе так: не от меча погибнешь и не от яда, а оттого, что не убережешься от болезни. Много еще походов у тебя впереди, и в одном из них может пристать к тебе зараза, от коей спасения нет. Поэтому не изматывай себя понапрасну, береги силы; ослабнув, они не смогут удержать ворот. Смотри, видишь: ногти твои прозрачны! Это оттого, что испытываешь много волнений, близко к сердцу берешь малейшую неудачу, даешь волю гневу. Это нервы, а их надо беречь. Других не будет, а без них – скорая гибель. Внемлешь моему совету – победителем выйдешь; растратишь себя, разбросаешь в походах – жди беды. Таково мое последнее слово тебе, король Германский Генрих Третий. А теперь, позволь, я благословлю тебя, как мать благословляет сына, прощаясь с ним перед его дальней дорогой.
И Вия, перекрестив, поцеловала Генриха в лоб.
Потом подошел Полет. Поначалу он заулыбался, растянув по статусу рот до ушей и строя забавные рожицы, но улыбка мгновенно исчезла, и уголки рта скорбно опустились вниз. Вия протянула ему руки. Полет бросился к ней и, зарывшись лицом в складки ее платья, горько заплакал.
– Славный мой малыш, – ласково проговорила Вия, гладя его по голове, – твое сердце кровоточит, но не горюй, рана скоро затянется. Помни, что я скажу: ты будешь жить еще столько, сколько отпущено твоему королю. Но после его смерти сразу же наступит и твой последний час.
